— Бра-а-а-атва, бляяяя!.. Каво я вижу!! — отчетливо-нагло, на всю поляну, прозвучал голос Олега. Полностью одетый, в брюках, даже в джинсовой куртке, джуте, расстегнутой на груди, и в зашнурованных берцах, он неслышно подошел со спины к сидевшему вожаку и сейчас, вдавив его за плечо в кресло, удержал от попытки встать.
— Братан, не надо вставать, я же не кум, а ты не наседка, хы-хы-хы! — он еще раз даванул вожака за плечо в кресло, прихватив вместе с безрукавкой и плечо, стиснув так, что у мосластого вожака перекосилось лицо.
— Е-е-е… — начал было угрожайще верзила с «розочкой» в руке, выдвигаясь из-под тента; парни тоже бросили копаться в сумках с продуктами и, демонстрируя угрозу на наглых лицах, или то, что они считали, должно было испугать, встали, демонстративно сунув руки в карманы.
Дальше все пошло «как-то не так», не по накатанному сценарию под названием «запугать лохов». Легко, будто ветерком, Олега вынесло к ним, почти вплотную; оставив вожака, он мягким, кошачьим движением вдруг оказался рядом с верзилой.
— Че?!!! Сказать хотел?… — Олегов оглушительный яростный выкрик в лицо с отвратительно-блатным жестом-распальцовкой непроизвольно заставил шарахнуться верзилу, выпустив из рук «розочку». Парни также подались в стороны, не ожидав такой резкости от объявившегося на поляне персонажа.
«Розочка» тут же была раздавлена, хрустнув под берцем Олега.
Его «несло».
Теперь от него исходили флюиды жестокости и смерти, с трудом скрываемой ярости, прикрываемой фальшиво-блатной мертвенной улыбочкой; они прорывались в его мягких и точных движениях. Он сам мгновенно почувствовал себя волком, огромным ночным сильным хищником, случайно, волею судьбы, оказавшемся окруженным дворовыми деревенскими шавками. Он не желал им зла, но четко, каждым движением и звуком, давал понять, что они — шавки рядом с волком; и в случае нужды порвать их в кровь и кишки для него будет делом нескольких секунд. Глаза его горели, адреналин накачал избытком крови горящее лицо, «боевой мандраж» заставлял чуть подрагивать руки, готовые вцепиться, сломать, выкрутить, продавить.
Теперь блатная четверка очень четко, на животном уровне, почувствовала исходящие от него волны угрозы; и впала в ступор. Если бы Тимур схватился за топор — они знали что делать. Но сейчас… Им даже никто не угрожал. Просто они почувствовали в оказавшемся в центре внимания мужике в джинсовой курстке зверя их породы, но неизмеримо более сильного, и главное — готового убивать; в то время как они настраивались лишь «отжать» у понаехавших лохов спиртного с закусью, да насладиться их ужасом. Хотя… Тут все зависело от обстоятельств. Удайся зашугать мужиков вполную, и окажись бабы ничего, — и в опробованном неоднократно сценарии «возможны были варианты».
Сидевший в походном кресле вожак тоже четко почувствовал опасность; но не меньшей опасностью для него была потеря авторитета среди своей кодлы. Он должен был быстро найти достойный выход из ситуации; но от самого простого: бросить «фас» своим подельником что-то его удерживало, очевидно, сознание того, что ситуация-то… непонятная ситуация. Нестандартная. Неясно что ждать от этого, с блатными ужимками, но по ощущениям — не блатного… Понтующийся лох? Но четкий запах адреналина и опасности, исходящий от парня в джинсовой куртке, не оставлял сомнений, что он не придуривается; во всяком случае — не придуривается в готовности жестко, смертельно жестко ответить на любой агрессивный выпад. Чутьем зоновского зверя вожак почувствовал, что у него секунды на то, чтобы вновь переломить ситуацию, потом — прощай авторитет… Да он ничего и не думал, — за него «думали» инстинкты и рефлексы, отточенные в выживании в стае, на зоне.
— Бра-а-атан! Ты ли это?! — вскочив с кресла, блатной вихляющейся походкой вожак двинулся к Олегу.
Впавшая в ступор троица подбодрилась, но по-прежнему не понимала ситуацию. Потому они просто хлопали глазами, как и по-прежнему стоящий в плавках с фонариком в руках Тимур; как Владик, смотрящий на происходящее из машины, тиская в руке ключи зажигания и борясь с желанием заблокировав двери газануть отсюда куда-нибудь подальше; как три пары испуганных глаз из большой палатки Волковых; превратясь в статистов, в зрителей сцены, происходящей на поляне, в мертвенно-белом свете висящего над столом фонаря.
Дальнейшие действия всех без исключения определялись теперь только происходящим между этими двумя — мосластым, расхлябанным мужичком в татуировках и седым крепким мужиком, как чертик из табакерки вдруг вторгшимся в так хорошо и привычно разыгрываемый на поляне сценарий.
— Брата-а-а-ан! И ты опять на свободе, бля??! — явно стебаясь, приблатненно заорал мужик в джинсовке, и тоже, распахнув объятия, двинулся навстречу уголовнику.
Со стороны могло показаться, что два давно не видевшихся друга готовы сжать друг друга в объятиях; если бы не явно горящие ненавистью и агрессией глаза обоих, не обшаривающие друг друга настороженные взгляды. Все замерли в недоумении; казалось, они сейчас обнимутся, когда в последний миг перед объятием мужик в джинсовке резким «клевком» головы, «калганом», верхней частью лба — «рогами», жестко ударил уголовника в переносицу… Отчетливый звук удара — и тот отлетел на несколько шагов, распластавшись на траве. Яростно, взахлеб, из темноты кустов залаял Граф, не рискуя появляться на освещенной поляне.
Непроизвольно дернувшихся в направлении инцидента мужик в джинсе остановил резким, нагло-командным, каким-то «ментовским» окриком:
— Стоять!! Сссуки, бля, параш-ш-шные черви; стоять, пока ваш ливер вам на ш-ш-шеи не намотал!!
В этом рычащее-шипящем окрике было столько неприкрытой агрессии и наглой уверенности в своем праве приказывать, что те вновь замерли как вкопанные; не сводя глаз с мужика, демонстративно сунувшего правую руку под полу джинсовки.
— У него там пушка… — упавшим голосом прошептал один из парней.
Стоявший поодаль Тимур, на которого теперь никто не обращал внимания, оттолкнув вцепившуюся ему в руку Тамару, скользнул в сторону своей палатки, зашарил под пологом в поисках топора.
— Че, брате-е-елло, споткнулся??… Ну, вставай, бля, бывает… — не убирая руки из-под джута, Олег наклонился, протягивая левую руку приподнявшемуся на локтях вожаку; но тот быстро-быстро, на пятках и локтях, отполз на пару шагов, и только тогда поднялся. Прижал руку к носу — по ладони, по татуированному предплечью заструилась кровь. В глазах его читались одновременно ненависть и замешательство.
Очень четко Олег понял, что ситуация переломлена в его сторону, но сейчас все сводится к тому, чтобы дать возможность вожаку хотя бы минимально «сохранить лицо», — нет опасней твари, чем тварь загнанная в угол и не видящая выхода; тогда самое трусливое животное атакует с отчаянием и отвагой камикадзе.
