…У Фэба болели сломанные ноги, и его познабливало – сказывалась перенагрузка. Часов до трёх ночи они читали Данте, а потом так и уснули, не раздеваясь, не выпустив из рук книги. Ждали ребят, нервничали. А под двумя пледами, прижавшись друг к другу, было так уютно и хорошо!.. Фэб заснул первым, а она лежала еще с полчаса, отрешенно глядя на снег за окном и машинально поглаживая его руку, покойно лежащую на корешке книги – удивительно красивые тонкие пальцы, ровные, под корень подстриженные ногти… За руками Фэб следил, и еще как, руки для него были прежде всего рабочим инструментом – и эта чистая, красивая рука Берте в тот момент почему-то ужасно нравилась. «Какие они у меня замечательные, – думала она. – Каждый по-своему, но замечательные – все». Снег падал и падал за темным окном, и она сама не заметила, как задремала. Утром позвонили ребята, она ответила, а потом снова легла и уснула, ведь Фэб еще спал, и ей не хотелось его разбудить…
– Похотливая мразь! Сука!
Ууу… Что-то Огдена сегодня заносит. Видимо, поговорка «У кого что болит, тот о том и говорит» действительно правильная…
– …И это пока еще только начало, Ольшанская. Вы будете сотрудничать, хотите вы этого или не хотите.
– Не хочу, – машинально подтвердила Берта, тем самым обозлив Огдена еще больше.
– Захотите, – рявкнул он. – Деваться вам всё равно некуда, и вы про это знаете.
«Они придут, – Берта прикрыла глаза. – Они придут за нами. Не знаю, как, и не знаю, когда, но они придут за нами, в этом я не сомневаюсь ни секунды. Надо просто терпеть. И ждать. Вот это я знаю точно».
Огден продолжал что-то говорить, но Берта его не слушала – отключаться от Огдена она научилась на удивление легко. Можно представить себе, например, что это шумит вода. Или радио. К ней слова не имели никакого отношения.
Интересно, Огден понимает, что разговаривает сейчас сам с собой?..
– …первый выезд. Возможно, мы возьмем вас вместе с Фэбом…
О! Это что-то новое.
Берта навострила уши.
– Он дал согласие на сотрудничество, поэтому через десять дней мы организуем первую пробную поездку.
– Куда? – спросила Берта.
– Я только что сказал!..
– Извините, я отвлеклась, – Берта понурилась. – Руки болят.
Руки действительно болели, святая правда. Попробуй посиди час со скованными руками.
– В Домодедово, – повторил Огден. – К порталу. Вы и ваш любовничек…
Опять. Заклинило, что ли?
– Во время прохода портал выдал некую реакцию, и сейчас нам нужно выяснить, на кого именно из вас он так отреагировал. Исходя из имеющихся данных, мы склонны предполагать, что либо на вас, либо на него.
– Почему? – с интересом спросила Берта.
– Вы меня вообще слушали?!
– Ну… да.
– Потому что Джессика портал раньше проходила, и никакой реакции не было, – объяснил Огден.
– Я его тоже проходила, – напомнила Берта.
– Тогда реакция была, но вместе с вами шли ваши эти… мужья… и Ри. Поэтому ни о каких чистых характеристиках говорить не приходится.
Берта согласно кивнула.
– Это верно, – протянула она задумчиво. – Действительно, не приходится. Вы это очень точно подметили.
– Договоришься, дрянь, – процедил Огден.
Берта улыбнулась.
Огден встал, подошел к двери, стукнул по косяку. Через несколько секунд залязгал открываемый замок.
– А не мог портал отреагировать на детей? – спросила невзначай Берта.
– Это уже проверено. – Огден снова сел за стол. – Нет, это не дети.
Берта кивнула.
– Значит, с детьми всё в порядке, – заключила она. – И на том спасибо.
Огден оскалился.
Берта снова улыбнулась.
– Aux armes, citoyens, formez vos bataillons, – тихонько пропела она.
Глаза у Огдена нехорошо сузились, он подался вперед – но в допросную уже входил конвоир, поэтому Огден так и остался сидеть: ударить Берту в присутствии постороннего человека он не решился.
– Marchons, marchons! Qu’un sang impur. Abreuve nos sillons! – пропела Берта, выходя из камеры в коридор.
* * *
Видеть весну было невозможно, потому что крошечное окошко камеры было забрано густой решеткой и находилось под самым потолком. Но весну можно было почувствовать. И сейчас Джессика, сидя на стуле, прикрыв глаза, сосредоточившись, как раз чувствовала именно весну – впервые за эти месяцы хоть что-то сдвинулось с мертвой точки.
Сын был жив.
Она это знала, но так же, беспощадно и остро, ощущала, что ему трудно, неимоверно трудно. Сердце обмануть не могло, и в сердце сейчас сидела заноза – мыто справимся, но вот Ромка и Настя…
Джессика чувствовала – дети далеко. Очень далеко, в Москве их точно нет, сто процентов. След ощущения был настолько слабым, что порой плакать хотелось от отчаяния. Она понимала – это сделано специально, чтобы она поддалась, растерялась, чтобы растерялись и поддались они.
«Не сдавайся, – думала она. – Не сдавайся, мой мальчик. Борись. Ты очень сильный, ты такой же, как твой отец, помни про это. Ри никогда не сдавался, и ты сейчас не сдавайся, мы должны собраться и перетерпеть, сколько будет нужно. Ребята придут за нами. Папа придет за нами. Я верю в это, не могу не верить».
За дверью ходил охранник. Слышать его Джессика не могла, но ощущала запросто: движение холодной деловитой и какой-то равнодушной силы. Туда-сюда. Туда-сюда. Туда-сюда.
Камера, в которую её посадили, считалась, как она поняла позже, изолированной и предназначалась именно для эмпатов. Эмпатам послабее, наверно, тут приходилось и впрямь тяжело, но Джессика разобралась со «стенками» за сутки и запросто сканировала пространство на полкилометра вокруг.
Тюрьма.
Как поняла Джессика, это была Краснопресненская тюрьма, которая находилась едва ли не в центре города. Пересылочная, кажется. В этот район они не заезжали ни разу, может быть, там бывали ребята или Берта, но этого Джессика точно не помнила.
Остальных она ощущала, но пробовать связаться с ними не рискнула. Пусть охранники и Огден думают, что «стены» её держат. Берта была не так далеко, один этаж вниз и направо, до конца коридора. Фэб находился в другом крыле большого здания, на нулевом этаже, практически под землей.
А вот детей куда-то увезли…
Если друзей Джессика ощущала хорошо, детей она не «видела».
…Как же плохо. Этот захват, это было чудовищно… Кир понял, что происходит, едва открылась дверь в подъезд, он успел крикнуть, чтобы они бежали в комнату, туда, где была пожарная лестница, чтобы спускались по ней, сам же он выскочил в коридор, навстречу им – дверь в квартиру уже открывалась. Драка получилась короткой, секунд пять, не больше: в Кира выстрелили, и его этим выстрелом впечатало в стену, и только через долгую тяжкую секунду Джессика поняла, что он жив, что это парализатор. Потом их волокли по лестнице наверх, потому что над домом висел бот в невидимом режиме, и Настя упиралась и рыдала, просила отпустить её к маме, домой…
