— Мутант тебя побери… — растерянно прошептал я.
Шайба нагрелась; ощутив жжение, я попытался снять ее с себя, но ничего не вышло. В груди кольнуло, когда я потянул сильнее, свет стал ярче.
Я приставил револьвер сбоку к кругляшу, чтобы выстрелом сбить с груди, но нажать на курок не успел. Из легких будто весь воздух высосали, я задохнулся, засипел, разинув рот, выпустил оружие и упал на колени.
Кругляш изменил цвет: побледнел, пожелтел… теперь он был почти неотличим от кожи вокруг — только приглядевшись, можно было понять, что на ней висит инородное тело. Жжение прошло, зеленое свечение стало ярче.
Свет заструился по коже извилистыми нитями, которые расходились ветвясь, соединяясь и распадаясь, образуя сетку. Она накрыла грудь, плечи, сбежала к поясу по животу и бокам. Отражение в зеркале замерцало бледно-зеленым, я застыл, все еще не в силах вдохнуть.
Запеленав тело от шеи до пояса, нити расплылись, слившись в сплошную сияющую поверхность, и погасли.
Боль исчезла. И кругляш тоже исчез — по крайней мере, для взгляда. Сердце бешено колотилось в груди. Дрожащей рукой подняв с пола револьвер, я выпрямился и осторожно коснулся стволом того места, где висела эта штука. Она все еще была там. Я рискнул ощупать ее пальцами — шайба вдавилась в кожу так, что почти не выпирала из груди.
Сунув револьвер в кобуру, я отошел от зеркала, глубоко дыша, чтоб успокоилось сердце. Что за напасть прицепилась ко мне? И чем это грозит? Прислушался к внутренним ощущениям — вроде все как обычно. Пожалуй, я чувствовал себя даже лучше, чем недавно, ссадины и синяки уже не так досаждали, хотя суставы рук по-прежнему ныли. Ну и что мне делать с кругляшом из непонятного металла и световым коконом, окутавшим мое тело, а после погасшим? Я провел ладонью по плечам и ребрам, снял с пояса рубаху, надел. Кожа на ощупь осталась прежней, чувствительность ее тоже не изменилась. Может, попробовать подцепить шайбу ножом?
Снаружи донесся приглушенный крик.
* * *
От места, где я оставил Авдея, к болотцу внизу тянулась полоса примятой травы. Подняв перед собой револьвер, я на корточках двинулся в ту сторону. Вскочил, услышав хруст и шелест. В густых сумерках, заполнивших нижнюю часть расселины, трудно было что-то разглядеть. Я побежал, ломая высокие кусты, зацепился за камень, едва не упал, пригнувшись, головой пробил заросли — и остановился на самом краю болотца.
Посреди него торчал затянутый мхом валун. К сидящему на вершине Авдею взбиралось существо, которое я сначала принял за большого тощего пса и лишь потом сообразил, что лапы его заканчиваются подвижными волосатыми пальцами. На длинной шее зверюги поблескивал ошейник с шипами.
Ловко цепляясь за неровности камня, тварь почти достигла вершины, когда я выстрелил ей в спину. Авдей, откинувшись назад, распрямил ноги и ударил ее каблуками в морду. С визгом зверюга свалилась в болотце. По затянутой ряской воде побежали бледно-зеленые волны, тварь фыркнула и встала на все четыре лапы. Темная кровь потекла с выступающего хребта с буграми позвонков. Я прицелился, чтобы добить ее, но тут зашелестели кусты, и на поле боя появилось новое действующее лицо.
— Катран! — завопил Авдей.
Лоснящееся, гладкое, будто вырезанное из черной резины тело рванулось через болотце. Ноги так и мелькали, короткий хвост с вертикальной лопастью баламутил ряску позади. Торчащие по бокам плавники напоминали лезвия секир, их темные кромки бесшумно резали воду.
Миг — и катран очутился возле зверюги. Еще миг — раскрылась и захлопнулась полная клыков пасть — и башка ее отлетела, вращаясь, как волчок, ввинтилась в воду, разбрасывая зеленые хлопья ряски.
Авдей вскрикнул, а мутафаг метнулся ко мне и мгновенно очутился рядом.
Я понял вдруг, что знаю, как расправляться с катранами. Этому меня тоже учили, но не тот человек, от которого я узнал слова вроде «термоплан», «автобус» или «пигмент», не старик с седыми волосами, кто-то другой. Мне много раз приходилось сталкиваться с катранами, опыта хватало — я упал на спину, согнув руку так, чтобы ствол револьвера сбоку ткнулся в черную башку, вонзил его в длинную жаберную щель. Их было по три с каждой стороны, узких складок, под которыми колыхалась мясистая розовая бахрома. Шкура у катранов твердая и скользкая, из плавников их делают лучшие на Крыме ножи; земноводные свирепы, беспощадны и способны победить в драке даже дикого пустынного ящера, но у них есть одно уязвимое место: жабры.
Когти разорвали рубаху на груди, и я трижды вдавил спусковой крючок.
Сбросив мутафага на землю, поднялся на ноги, прицелился в остроносую, с широко посаженными глазами морду, но стрелять не стал. Плавники задергались, все быстрее, быстрее, катран будто хотел взлететь… треугольник хвоста хлопнул по воде, и тварь издохла.
Авдей выпрямился на валуне, глядя на склон за моей спиной. Безголовая зверюга — я вспомнил, что их называют гонзами, — лежала в болотце. Солнце скрылось за горизонтом, расселина погрузилась в вечерний полумрак.
— Эй, следопыт! — позвал я.
Не обращая на меня внимания, Авдей попятился.
За спиной громыхнул выстрел, и пуля вырвала кусок мяса из его плеча у основания шеи. Вскрикнув, Авдей слетел за валун. Я повернулся, направив револьвер в сторону трех людей, спускавшихся к нам через заросли. Идущий первым рябой парень снова выстрелил.
Пуля ударила, будто железный кулак. Глухо екнуло в груди; выпустив револьвер, я упал навзничь. В разрывах рубахи тускло блеснул свет, на миг проступил сквозь кожу — и пропал.
Было больно, но не так чтобы очень сильно. Я свалился головой в болото, ряска залепила нос, глаза, рот. Привстал, кашляя и плюясь, ладонью счистил с лица зеленую грязь. Пуля разорвала рубаху на груди, сплющенный комок металла скатился по животу, не оставив раны.
Ничего не понимая, я сел, стряхнул со штанов пулю и поднял глаза на трех мужчин, подошедших к болотцу. На них были широченные красные шаровары из крепкого сукна, волнами ниспадающего на сапожки с загнутыми носами, короткие красные халаты — кажется, они назывались чекменями — с поясами и портупеями. На ремнях ножи в форме полумесяца. Двое, помладше, щеголяли длинными чубами, растущими посреди бритых макушек, третий, низкорослый толстяк, носил большой черный тюрбан.
В руках у всех были двустволки с толстыми «собачками» и очень длинными прикладами. Я вспомнил, что это оружие называется берданкой, равно как вспомнил и то, что так одеваются гетманы Инкермана.
— Я ж попал! — выкрикнул рябой и бросился к лежащей под валуном зверюге.
Толстяк в тюрбане ответил:
