— Все в порядке.
— Тогда звони, стучи, делай что-то. Если эта сука не откроет, вышибайте дверь! — Донна кивнула подчиненным.
— Не надо ничего вышибать. — Я оглядел распластавшихся по стенам «амазонок» и решительно приложил ладонь к опознавателю.
— Охренеть! — вырвалось у Коко.
Белла мигом нацелилась в открывшийся дверной проем. Я не видел, что у нее в руках, потому что целилась она очень интересно, держа оружие целиком в плотном пакете.
— Ты кто такой, красавчик? — спросила донна, — Ты из ментовки? Коко, шкурой мне ответишь…
— Он не мент. — Коко не отводила от меня глаз. — Может, мы все-таки зайдем?
Я вошел первым.
Наверное, подобные ощущения испытывает человек, отсидевший лет двадцать в тюрьме. В том месте, где я оставил Ксану, все предметы были узнаваемо чужими, а здесь все было неузнаваемо родным. Из широкой прихожей я безошибочно свернул налево, безошибочно нащупал в темноте дверную ручку, выполненную в форме львиной головы. Здесь до слез знакомо пахло сушеными травками и вишневым табаком. Здесь когда-то курили не «эрзац», а баловались настоящим запрещенным дурманом.
Только я не мог припомнить, кто курил.
Вдали на стене коридора мерцали отблески театра. Шла «Жажда», ее невозможно не узнать по вкрадчивой, истомно-жуткой музыке Ласкавого. Мне треки к «Жажде» почему-то всегда напоминают стаю крадущихся по джунглям… гигантских пауков. Бред вдвойне, потому что как раз сейчас я и был таким крадущимся насекомым.
Слева и справа двери, но я знаю, что туда можно не заходить. На стене висит картина, в полумраке можно видеть лишь тусклую позолоченную рамку, но я прекрасно знаю, что изображено на полотне. Сделав еще шаг, я уже твердо могу сказать, что там такое белое загораживает открытое окно. Это край холодильника, потому что в старом фонде не предусмотрена встроенная кухня. Пришлось отдельно покупать холодильник. Я даже помню, как мы с ним мучились в коридоре, потому что невозможно разобрать кладку метровой толщины. Только я не помню, с кем я тащил этот белый ящик.
За мной крадутся плечистые девочки из «Ириса». Они могут не стараться, потому что музыка и крики заглушают звук шагов. Та, кто нам нужна, сейчас валяется на диване в большой зале и наблюдает, как на потолке разыгрываются сражения за воду. Я очень четко представляю себе и угловую комнату с четырьмя большими окнами, и укрытый полосатым пледом низкий диван без спинки, и ворох бумаг на столе, и даже… кота.
Там должен быть черный пушистый кот, его имя вертится на языке…
Плечистая Белла по команде хозяйки отталкивает меня в сторону и первой врывается в комнату.
На диване, закутавшись в плед, отдыхает стройная рыжеволосая женщина. У нее острые скулы, блестящие задорные глаза и тонкие губы. Ее алый улыбающийся рот ярко выделяется на бледной, незагорелой коже. И у нее что-то с лицом, какой-то посторонний блеск.
— Ни с места, тварь! — сиплым шепотом командует Белла.
Черный кот бросается в сторону и с шипеньем запрыгивает на шкаф. Донна Рафаэла заходит в комнату и показывает зубы.
С потолка льется поток брани, отблески сражения проносятся по безмятежному лицу мисс Лилиан. И тут я понимаю, что у нее с лицом, на нем сверху прозрачный пуленепробиваемый щиток.
— Взять ее, быстро! — отрывисто командует донна. — Но не калечить!
Я делаю шаг к дивану. Мисс Лилиан смотрит только на меня, ее руки спрятаны под пледом. Кот неловко замирает на шкафу; все-таки он не настоящий. Девушки донны с двух сторон, обтекая меня, бегут к постели. Они сшибают столик с глиняной вазой. Ваза падает на паркетный пол и подпрыгивает, как резиновая.
Она тоже не настоящая.
— Нет! — кричит Коко. — Януш, не подходи!
— Яник, отойди в сторону, — очень серьезно просит мисс Лилиан.
Цветы высыпаются из вазы на ковер; кто-то наступил на розу каблуком, но она даже не мнется. На потолке ревет «Жажда»; окна вдруг распахиваются, сразу три. В ближайшем окне — силуэт мужчины в шляпе. Это мой знакомый из аэропорта.
Сполох шокера. Одна из девушек отлетает к стенке и бьется в судорогах. Коко выхватывает револьвер.
— Ты… ты… — Я только хриплю, я ничего не могу сказать.
Потому что над столиком, над скрином и ворохом бумаг наш большой фотопортрет. Мы в обнимку, моя Лили и я. Настоящая жена; мы на Ладоге, возле лодки и костра. И я сразу вспоминаю то лето, четыре года назад, потому что правду вспомнить легче. Только я не знаю, от какого момента отсчитывать четыре года, потому что непонятно, сколько времени я провел с той, другой.
Лили даже не приподнимается, она стреляет сквозь плед, с обеих рук. Из одеяла вылетают обгоревшие куски. Белла складывается пополам, царапает ногтями паркет. Коко с места прыгает назад, в дверной проем. Загорается свет, настолько яркий, что приходится жмуриться.
— Вторжение в частную собственность, попытка убийства, совершенная по сговору, группой лиц, — монотонно бархатным голосом перечисляет мужчина в шляпе.
У него очень гладкая кожа и незапоминающееся лицо. Если бы он не заговорил, я бы его не узнал. Второй, такой же бархатный, мужчина стреляет из сонника в спину Коко.
— Нет! — кричу я, но слишком поздно.
Донна опирается спиной о шкаф и жмет сразу на два курка. В ее руках двуствольный обрез, я такие видел только в музее. Второй мужчина в шляпе как раз наклонился, чтобы забрать пакет с оружием у Беллы, он ничего не успевает сделать, так как распрямляется слишком медленно. На лице его тоже прозрачный щиток.
Нора стоит на коленях возле дивана, держась за живот. Из оконного проема вышагивает третий мужчина и прикладывает шокер к ее затылку. Мисс Лилиан улыбается, в одеяле дымятся дырки. В комнате воняет паленой тканью и экскрементами; у кого-то не выдержал кишечник.
От выстрелов Рафаэлы у меня закладывает уши. Это первый громкий звук, но теперь проснется весь квартал. Мужчина, в которого она попала, одет в длинный серый плащ. Плащ принимает такой вид, словно по нему лапой ударил тигр. Шляпа улетает, лицевой щиток треснул пополам, мужчину отрывает от пола и швыряет в стену. Назад он валится, как тряпичная кукла. От дыма нечем дышать.
Я вижу сквозь распахнутое окно, как в доме напротив лавинообразно зажигаются огни.
— Сукин сын! — говорит Коко.
Она сидит в коридоре на полу и потирает копчик. Потом делает попытку встать и валится навзничь. Она спит.
Главный мужчина в шляпе улыбается одним ртом. Он смотрит на своего распластавшегося товарища; тот наверняка не проснется. Из коридора приходят еще два гражданина в плащах, один принимается деловито менять оружие в руках поверженных «амазонок». Их шокеры и сонники он бросает в большую мягкую сумку, а вместо них вкладывает в руки девушкам огнестрельное. Второй запирает окна, берет в руки пистолет с глушителем и трижды стреляет в диван и в кресло. Клочьями вылетает обшивка.
