Давно подавленные воспоминания о годах, проведенных в сумрачном мире Нострамо, вспыхнули у него в мозгу с такой четкостью, словно это происходило только вчера. Призрачная ночь, расчерченная шипящими полосами люминофора, отражение переменчивых бликов в мокрых от дождя тротуарах, и люди, замершие от ужаса.
Из этой затхлой тьмы пришли надежда и озарение, обещание лучшего будущего. Но сейчас надежда была мертва, а огненосное копье будущего пронзало его разум…
…конец мира, и огромное черно-золотое око, наблюдающее за вселенским пожаром…
…Астартес, истребляющие друг друга под багровым небом…
…золотой орел, низвергнутый с небес…
Образы разрушения и всеобщей гибели шествовали перед его внутренним взором, и, не выдержав, он закричал от боли. К нему взывали голоса. Он слышал свое имя, — имя, которым его нарек отец, и еще одно, то, которое шептали его подданные в страшные часы полуночной стражи.
Он открыл глаза, позволяя видениям угаснуть. Нахлынули ощущения реального мира: кровь и жгучие слезы у него на щеках. Он обернулся на звук голосов, повторяющих его имя.
На него уставились испуганные лица, но в этом не было ничего нового. Рты двигались, произнося какие-то слова, но он не мог различить их смысла за пронзительным визгом статики, заполнившим его мозг.
Что их так напугало? Что за зрелище могло пробудить подобный ужас?
Он посмотрел вниз и понял, что прижимает к палубе другого человека.
Гиганта в рваных золотых одеждах, с белоснежными волосами, испещренными рубиновыми каплями.
Алая бархатная мантия, расшитая золотой нитью, раскинулась под лежащим как расползающееся кровавое пятно.
Мощное загорелое тело. Израненное и истекающее кровью.
Оглядев распростертого под ним изувеченного человека, он поднял руки и сжал кулаки. С пальцев капало красное. В каждой молекуле запекшейся на губах чужой крови он ощущал теплоту и богатство тонов сложнейшего генетического кода.
Он знал этого гиганта.
Его имя давно стало легендой, а непреклонное сердце и боевое искусство не ведали равных.
Раненого звали Рогал Дорн.
Голоса вновь чего-то требовали. Он поднял голову. Говорил воин в золотой броне Имперских Кулаков с черно-белыми знаками различия первого капитана.
Этого воина он тоже знал…
— Курц! — воскликнул Сигизмунд. — Что ты наделал?
* * *
Пустота космоса за армированным стеклом была расцвечена мерцанием далеких звезд. Планеты безвестных систем вращались по отмеренным им от века орбитам, безразличные к человеческим драмам. Что знали живущие под светом этих солнц о системе Шерата и о крови, которая пролилась там во имя Империи Человека?
Курц подавил гнев, вызванный этими мыслями, и всмотрелся в свое отражение. Бесстрастные глаза цвета обсидиана на бледном, осунувшемся лице казались дырами в черноту космоса за бортом корабля. Длинные волосы смоляными прядями падали на широкие плечи примарха. Курц отвернулся от отражения — оно не вызывало никаких чувств, кроме разочарования.
Мрачный взгляд примарха привлек блеск металла: его доспех, хранившийся в затененном алькове у дальней стены. Курц пересек комнату и положил руку на череполикий шлем. Линзы шлема, схожие с драгоценными камнями, поблескивали в неярком освещении, а над висками возносились два черных крыла — острые крылья мстящего ангела ночи. Отполированные пластины доспеха были темны, каковые и пристало иметь примарху Повелителей Ночи. Каждая пластина была точно подогнана к его телу и по краям отделана золотом, отражающим звездный свет.
Отвернувшись от своего боевого доспеха, Курц принялся мерить шагами металлический пол обширной и мрачной комнаты, служившей ему пристанищем. Массивные стальные колонны поддерживали сводчатый потолок, скрывавшийся во мгле наверху. Гул мощного реактора звездного форта отдавался пульсацией в металле.
Эта эстетика функционального минимализма была характерна для Имперских Кулаков, построивших могущественную орбитальную крепость как базу для операции по покорению Шерата.
Дети Императора устроили традиционный пир в честь успешного завершения кампании еще до того, как прозвучал первый выстрел. При поддержке Легиона Фулгрима и Повелителей Ночи Имперские Кулаки Рогала Дорна сломили оборону воинственной человеческой коалиции, препятствующей победному маршу Империума. После восьми месяцев тяжелых и кровопролитных боев имперский орел воспарил над дымящимися развалинами последнего оплота бунтовщиков. Но если Легион Фулгрима был удостоен почестей и похвал, то поведение Повелителей Ночи вызвало лишь гнев Дорна.
Среди серебряных развалин Осмиума противостояние достигло высшей точки.
Дым погребальных костров окрасил небеса в черный цвет. Курц следил за тем, как его капелланы проводят казнь военнопленных, когда в лагерь заявился Дорн. Худощавое лицо примарха Имперских Кулаков ничего хорошего не предвещало.
— Курц!
Никогда прежде Рогал Дорн не называл его этим именем.
— Брат?
— Трон! Что ты тут вытворяешь? — взорвался Дорн.
Вместо обычного благожелательного тона в голосе его звучала ярость. Фаланга воинов в золотой броне вошла в лагерь следом за своим командиром, и Курц сразу почувствовал разлившееся в воздухе напряжение.
— Наказываю виновных, — бесстрастно ответил он. — Восстанавливаю порядок.
Примарх Имперских Кулаков замотал головой:
— Это не порядок, Курц, а геноцид. Прикажи своим воинам очистить позицию. Имперские Кулаки берут этот сектор под контроль.
— Очистить позицию? — переспросил Курц. — Разве они — не враги?
— Уже нет, — сказал Дорн. — Сейчас они военнопленные, но вскоре станут мирным населением и гражданами Империума. Разве ты забыл, ради чего Император начал Великий Крестовый Поход?
— Ради завоеваний, — ответил примарх Повелителей Ночи.
— Нет, — возразил Дорн, положив руку в золотой перчатке на наплечник Курца. — Мы — освободители, а не разрушители, брат. Мы несем свет истины, а не смерть. Для того чтобы эти люди признали наше право вершить судьбу Галактики, мы должны проявлять великодушие.
От прикосновения брата Курц брезгливо передернулся: ему противна была эта претензия на дружбу. В душе примарха Повелителей Ночи закипал гнев, но если Дорн и заметил что-то, то не подал виду.
— Эти люди восстали против нас и должны заплатить за свое преступление, — процедил Курц. — Империуму подчиняются из страха перед наказанием, и ты знаешь это не хуже других. Покарай бунтовщиков, и остальные усвоят, что противостоять нам — значит умереть.
