Дмитрий Янковский - Мир вечного ливня

Я достал конверт с ее деньгами.

— Десять тысяч? — у нее загорелись глаза.

— Да.

— У тебя-то они откуда?

— От Кирилла. Да это, в общем-то, самое неинтересное из всего, что с нами сегодня произошло,

Ирина выхватила конверт, заглянула внутрь. И я вдруг понял, что она стала обычной. Просто женщиной, которая хочет завести ребенка. Она перестала быть Искоркой и бойцом, перестала быть снайпером и… Короче, она перестала быть интересным для меня человеком. Вот так, сразу. Нет, конечно, ее стоило спасти, она этого заслужила в полной мере. Но общаться с ней, а тем более с ее мужем… Почему она его выбрала? Хотя какое мне до этого дело?

Ирина дважды пересчитала деньги, сияя от счастья.

— Подкинешь нас до трассы? — спросил я.

— Что? А, да, Саш, конечно. А лучше поедем ко мне, я картошки нажарю. Отметим…

— У нас еще не все дела на сегодня закончены, — соврал я. — Еще одного человека надо спасать, а мы и так задержались. Давай на днях, а?

— Хорошо. Только звони обязательно.

— Обещаю, — пообещал я, скрестив за спиной пальцы. — Подкинь до трассы, а то тут машину не поймать.

Она довезла нас на мотоцикле до Ярославского шоссе. Мы попрощались, как обычно, похлопав друг друга по плечам.

— Ты только ребенка, слышишь, не сегодня заводи, — подмигнул я. — А то муженек твой вряд ли после выпитого выдаст качественный генетический материал.

— А кто сказал, что я от него собралась заводить ребенка? — рассмеялась Ирина. — Как раз сегодня самое время, пока он спит.

— Герыч тоже плохо влияет, — подала голос Катя. — Доза была не маленькая. Потерпи денька три, лучше будет.

— Ладно, ребята, спасибо вам. — Ирина оседлала мотоцикл и запустила мотор. — Звоните, буду рада.

Я помахал ей, когда она отъезжала.

— Я в тебя сегодня окончательно влюбилась, — огорошила меня Катя.

— Почему?

— По кочану. Ладно. Хорошо, что мы к ней не поехали. Одобряю.

— Она тебе что, не понравилась? — нахмурился я.

— Какая разница? Забей. Я знаю, что она была другой. Но у женщин, у некоторых, бывает такое… Взросление. Семья, дети и все такое.

— А у тебя?

— Тоже было. Все, закрыли тему, а то в нос дам. Я поднял руку, чтобы остановить машину.

Прошло две недели. Военные сны больше не приходили ко мне, но трудно было в точности понять, обрадовало это меня или огорчило. Обрадовало, наверное, все-таки больше. Ну не привык я воевать, как наемник, неизвестно за что и неизвестно за кого. А еще хуже стало, когда узнал, за кого и за что… Воровать чужую удачу — это все-таки чересчур, да к тому же не для себя воровать, а завоевывать для другого, для нанимателя, отдавать ему везение и получать взамен деньги.

С другой стороны, гражданская жизнь и гражданские профессии меня не очень-то привлекали. Нет, я ничего не имел против гражданских, но себя за станком или за рулем автобуса не представлял. Можно было попробовать устроиться в ментовку, как Андрей, например, но я знал, что серая форма, как живая, потребует от меня действий, которые я осуждал. И сопротивляться не выйдет, потому что ничего нет в человеческом обществе крепче системы. Попав в нее, никак не отвертишься, будешь делать то же, что и все. Или тебя уволят, или посадят, или, может быть, даже убьют, если попробуешь выделиться. Недаром, ох недаром цвет милицейской формы серый. Конечно, не из этих соображений ее делали серой, но, прожив с Катей две недели, я уже начал верить и в неявную сущность вещей.

Вообще Катя каждый день меня удивляла, но вопреки моим пессимистическим ожиданиям это не напрягало, а, напротив, вносило в жизнь яркие, свежие краски. Я любовался ею утром (вставала она всегда раньше меня), не уставал проводить с ней день за днем, а уж о ночах и говорить нечего. Пожалуй, впервые в жизни я ощущал себя по-настоящему счастливым.

Первые несколько дней я тщетно пытался уговорить ее дать мне послушать песни, написанные ею. Она технично съезжала с темы, мотивируя отказ то одним, то другим. В конце концов я понял, что она банально стесняется.

— Ты чего? — рассмеялся я. — То есть трахаться мы с тобой можем, а песни мне послушать нельзя?

— Да ладно… С кем я только не трахалась… — надулась Катя.

— Слушай, но ведь ты же меня продюсером взяла! Могу я хоть материал послушать?

— Ты же ни фига не делаешь как продюсер.

Это меня задело, но Катя была права. Та ночь, когда я готов был использовать единственное желание в ее пользу, несколько стерлась из памяти. В шкафу лежали десять тысяч долларов, и они сами по себе наполняли меня уверенностью и спокойствием. Наполняли так сильно, что ничего не хотелось делать. К тому же я понятия не имел, что вообще должен делать продюсер. Но как бы там ни было, мне очень хотелось послушать песни, так что я настоял на своем.

— Одну поставлю, — сказала Катя, доставая кассету, — Только учти: это демка.

— Что?

— Ну, демонстрационная версия. Фигово, в общем, записано. Хорошо сделан только тот материал, с которым я работаю.

— Ну так поставь его.

— Перетопчешься. То все шняга, попса и хрень. Когда денег не было, я этим в клубах зарабатывала. Ну, под Шуру, тогда модно было. Погоди, я вот хорошую песню сочинила. Но на студию денег нет, чтобы записать путево.

Она поставила кассету в магнитофон. Запись действительно была не ахти, но я вслушался в текст, чтобы хоть какое-то мнение составить о ее творчестве. Строчки меня поразили:

Как только песня закончилась, Катя остановила ленту.

— Ну как? — спросила она.

— Ничего подобного никогда не слышал. Очень хорошо, честно. Особенно про тайные знаки в строчках реклам. Образ города рисуется ярко. А почему ты на радио ее не отдашь? Из-за того, что нет денег на запись?

— В общем-то да.

— А сколько стоит это дело на студии? — осторожно поинтересовался я.

— Смотря на какой. От трехсот долларов до полутора тысяч. Ну, полторы — это на самой крутой. Чтобы для радио сошло, надо где-то баксов восемьсот-девятьсот.

— И все?

— Ну да, — Катя в упор посмотрела на меня.