подбросил дров в огонь, но он грыз их словно бы нехотя, потрескивая и поскрипывая. Пламя костра слегка разгоняло туман, образовав над ним нечто вроде купола или полога. От нечего делать я жевал мясо и смотрел по сторонам, стараясь не пропустить появление цветка. С удивлением я осознавал, что чем ближе была полночь, тем сильнее я начинал нервничать. И как оказалось неспроста.
Чертовщина началась ближе к полуночи, если судить по моим сердечно-сосудистым часам. Сперва послышался низкий гул, балансирующий где-то на самой гране восприятия, а вслед за ним пришел страх. Сначала он был слабый и безотчетный, но за считанные мгновения набрал обороты, став диким и безудержным зверем, который рвал волю на части и загонял дух в самые неприличные уголки тела. Страх безмерно усилил то чувство надвигающейся беды, которое не покидало меня после захода солнца. Я находился на гране паники, готовый в любой момент сорваться с места и с безудержными криками пуститься наутек. Не помогал с этим справиться ни свет костра, в который я непрерывно подбрасывал хворост, ни судорожно сжимаемый потной ладонью тяжелый лук.
Я пытался разобраться в причине собственного страха, доискаться до сути. Что могло его вызвать? Самое очевидное — это мои мысли и переживания, ибо я изначально боялся этой ночи, а русалки своими речами и действиями только подлили масла в огонь. Однако все же стоило разобраться в этом вопросе более глобально: чего я боюсь? Ответ был так же очевиден — неизвестности. Но что меня может ожидать в неизвестности такого, что заставляет душу сжиматься в трепещущийся комок? Во-первых: боль. Во-вторых: унижение. В-третьих: смерть. Иных достойных причин для страха я не видел.
Что же пугает меня в боли? Нежелание ее получить, и только. Ведь когда наступает сама боль, то силы организма и сознания мобилизуются и неизменно дают отпор. Это как перед дракой, мандраж присутствует пока не посыплются первые удары. А дальше, как бы больно не было, ты терпишь, и понимаешь, что на самом деле способен выдержать намного больше.
Что пугает меня в унижении? Сама возможность его получить и — не суметь достойно ответить. Или хотя бы просто ответить, постоять за себя и близких людей. Но, если разобраться с точки зрения разума — любое унижение это всего лишь удар по той морали и принципам, которым привык следовать. Они не несут действительной, объективной угрозы, и, в отличие от боли, не могут привести к смертельному исходу.
Вот я добрался и до смерти. Что меня в ней пугает? Неизвестность? Вряд ли. Чего в смерти неизвестного, ведь я прекрасно знаю, что смерть, в любом случае, будет концом существования для меня такого, каким я сейчас являюсь. А так ли уж страшен на самом деле этот конец? Конец, который положит конец и боли, и унижению, и страху?
Получается, что я боялся не смерти, как таковой, а жизни. Я боялся жить с болью, с унижением и страхом. Но ведь всегда есть выход — та же самая смерть. Получается, что то, чего я боялся больше всего, на самом деле является тем, что может меня спасти. Выручить в любой ситуации, вытащить из любого переплета. Смерть — это запасной выход, который всегда рад открыться.
Рассуждая подобным образом, я осознал, что страх больше не подавляет мою волю и я вновь могу мыслить относительно ясно. Я не был настолько самоуверенным, чтобы по-настоящему поверить в то, что столь незамысловатой цепочкой размышлений в действительности сумел убедить себя в отсутствии страха перед смертью. Нет, это явно не так. Но страх отступил, это факт. Возможно, страх был отогнан самим процессом размышлений, который отвлекал меня от панических настроений. Осознав это, я углубился в таблицу умножения, припоминание деталей просмотренных фильмов, аккордов к песням, календарным праздникам, правилам русского языка и всего подобного, о чем можно было подумать. Это помогло, страх значительно отступил.
Приятно снова было вернуть себе рациональность и здравомыслие! Словно в подтверждение этому я нашел вероятную причину страха, может и не основную, но зато предметную. Это звук, вернее инфразвук. Он способен вызвать ужас у всего живого. Недолго думая, я залепил уши болотной грязью, с удовлетворением замечая, что от страха почти не осталось и следа. Конечно же, инфразвук, его вибрации и колебания, продолжали восприниматься моим организмом, костями, но с этим воздействием гораздо проще было совладать. Оно свелось к чувству легкой тревоги, на которое можно было не обращать особого внимания.
Отсутствие ужаса позволило мне сделать одно наблюдение — туман сменил цвет с зеленого на красный, и свет костра к этому не имел никакого отношения. По мере того, как прогорал хворост и становилось темнее, в тумане стали различаться вспышки, всполохи и огоньки, тоже красные. Манера их поведения не имела определенного алгоритма, некоторые гасли сразу после возникновения, некоторые выныривали из земли и туда же возвращались, другие продолжали бессмысленно блуждать в пространстве.
Так же я обратил внимание на то, что туман редел, отступал за пределы полянки и вскоре она оказался в зоне чистоты, над которой виднелось ясное звездное небо, при том, что все остальное пространство, вплоть до самых небес, оставалось покрытым пеленой кроваво-красного тумана. Звезды искристо блестели, загадочным образом разбрасывая холодные блики по всей площади полянки. Эти «звездные зайчики» бегали по земле, скакали по кустам и редким деревьям. Когда они соприкасались со мной, то мне становилось больно. Возможность получения физического урона заставила меня перемещаться по площадке, избегая соприкосновения с жгучими бликующими огоньками. Интенсивность их движения нарастала, и вскоре пригорок оказался утыкан тонкими разноцветными лучиками, тянущимися от самых звезд словно лучики разноцветных лазеров. Я проверил ульту, 98 %, все еще не хватало на активацию боевого тела.
С удивлением я заметил, что почва на поляне стала боле влажной и мягкой. Каждый мой шаг оставлял выемку, которая мгновенно заполнялась черной дурнопахнушей жидкостью. Жидкость потихоньку закипала и начинала пузыриться.
Внезапно все движение вокруг остановилось, а затем в десяти метрах передо мной вспыхнула радужная точка. Тут же, словно отражение в зеркалах, похожие точки заполыхали по всей поляне. Мне с трудом удалось удержать внимание на первичном объекте.
Огонек пульсировал, как радужное сердце, и набухал, все сильнее освещая округу. Туман на границе поляны растворялся, обнажая за собой поле, пугающе-ровное и пустое, простирающееся до самого горизонта. Горизонт при этом исчез, словно планета неожиданно приняла форму плоского блина. Внезапно со звенящим криком, который пробился даже сквозь затычки в ушах, цветок взорвался, рассыпав по округе мириады радужных искорок. Распустился
