для гостей, обождала, пока я прижмусь к стене подальше от нее – и спросила:
– Это что?
Ну, щель в полу. Немаленькая такая. Из нее раньше крыса выглядывала. Ага, вот и крыса. Остаточки: хвост, лапа, клочья шерсти и бурое пятно.
– Воры, говоришь?
– Не воры, – признал я. – Вор бы крысу жрать не стал. Взял бы, что поценнее, мясо съел, если голодный – и ноги в руки.
– Мудрец! И кто это, по-твоему?
– Тебе виднее, что за пакость у вас водится, – огрызнулся я. – Ты же здесь живешь, не я! У себя дома я каждую собаку знаю! А у вас что? К Зайчику ход роют, ночью вокруг дома шастают…
– Ты про меня, что ли? Это я ночью шастаю?!
– Нет! Другая шастала! Другой! Другое! – с опозданием я понял, чем рискую. – Небось, эта тварь и мясо сожрала, и крысу. Знаешь, кто это?
– У нас тут много чего водится, – Чамчай нахмурилась, потемнев лицом. Угли, тлеющие в ее глазницах, вспыхнули ярче, хвост заметался из стороны в сторону. – Но чтобы в дом лазили? Ты ее видел?
– Только хвост. Когда она в дыру удирала… Жаворонок!
Похоже, скоро у меня в привычку войдет: чуть что – нестись в подвал к Жаворонку. Проверять: как она там? В отличие от Уота, Чамчай не стала орать мне вслед: «Ты куда?!» Понятливая, не чета братцу. Была бы еще посмазливей… Размышляя о внешности Чамчай, я забыл про засов, который сам же и поставил. У боотуров память короткая. С разгону я врезался в запертую дверь: треск, хруст, отчаянный взвизг железа.
Дверь распахнулась.
– Вон! Не тронь меня!
Твердое. Между глаз. Бац!
Звенит. В голове? В пещере?
Враг! Враг ударил!
Где?
Поймаю! Убью! Ворюга!
– Юрюн!
Враг по имени зовет. Подманивает.
Не враг.
Жаворонок?
Усыхаю.
– Ты цела? Цела?!
Я потер лоб. Под ногами валялась медная миска со смятым краем. Убедившись, что я усох, Жаворонок выбралась из угла. Сарынова дочка старательно отводила взгляд; делала вид, будто высматривает что-то во всех углах сразу.
– Извини. Я думала, это оно.
– Что – оно?! Кто – оно?!
– Шуршало, скреблось. За дверью, – Жаворонок объясняла кратко, деловито. Примерно так же думает боотур. – Шипело.
Она зябко передернула плечами:
– Страшно!
– Может, крысы?
– Нет, не крысы! Большое. Хорошо, что ты засов поставил!
Я поставил, я и снес. С наружной стороны двери обнаружились свежие царапины. Глубокие! Кем бы эта дрянь ни была, когти у нее изрядные.
– Ничего не бойся! – заявил я Жаворонку самым уверенным тоном, на какой был способен. – Дверь ей не по зубам. Засов я сейчас починю. Запрись и жди.
– Чего ждать?
– Пока мы эту тварь изловим!
– Мы?
– Мы с Уотом. Вдвоем мы ее быстро поймаем!
И я принялся чинить засов.
– Кэр-буу! Сожрала!
Уот уже не злился – устал, наверное. Просто удивлялся.
– Что сожрала?
– Тушу! Тушу сожрала! Тут лежала.
По дороге я успел заскочить в конюшню. И Мотылек, и Уотов арангас были невредимы, но беспокойны. Мотылек всхрапывал, стриг ушами. Иногда мой конь замирал, прислушиваясь, и вдруг вскидывался на дыбы, ржал с тревогой, гулко бил копытами в утоптанный земляной пол, присыпанный лишайниковой трухой. Арангас в соседнем стойле хрипел, шипел, щелкал зубами. Топал деревянными балками, щупальца метались из стороны в сторону, хватали все, на что натыкались, отпускали и принимались шарить дальше. Насилу я их успокоил; арангас даже пришлось ласково потрепать по морде. Живой помост лизнул мне руку спасенным вчера языком. Не иначе, тварь и здесь побывала. Хорошо, напасть не рискнула. Отбились бы Мотылек с арангасом от нее?
Нет, лучше не проверять!
Я отправился на поиски Уота. Адьярая я нашел в подземелье, неподалеку от темницы с безучастными пленниками. Из чулана, где хранилась сожранная туша, разило тухлятиной. На полу – уже привычные бурые пятна, дурнопахнущие ошметки, раздробленные огрызки костей.
– Дьэ-буо! Вот ведь! Чем пленников кормить?
– Слушай, Уот…
– Слушаю, да! Уши – во!
– Не пора ли с этой тварью покончить?
– Пора! Прикончу!
– Так давай ее искать!
– Искать? Кого?
А я уж было обрадовался. Ничего, я упрямый.
– Вора! Который твои запасы жрет.
– Зачем искать? Придет – убью.
– Вор сам не придет. Искать надо. Ловить.
– Искать? Скучно. Не хочу. Придет!
– А если не придет?
– Тогда уйдет. Все сожрал, да!
– И что тут хорошего?
– Больше жрать нечего. Уйдет, не вернется.
Как кого пришибить – это Уот всегда с радостью! А искать – скучно ему, видите ли! Вот же балбес одноглазый! Ладно, я знаю, чем его пронять.
– А если ворюга твою невесту сожрет?
– Невесту? Не сожрет!
– А вдруг?
– Шурин побил, прогнал! Невеста тоже побьет.
– Невеста слабая. Не побьет.
– Моя невеста сильная!
– Твоя невеста – человек-женщина. Ей с вором не справиться.
– Справится!
– Уот, кто здесь ее жених? Твоей невесты? Ты или я?
– Я! Я жених, буо-буо!
– Тогда почему я о ней беспокоюсь, а ты нет? Кэр-буу!
– Моя невеста, дьэ-буо! Я беспокоюсь!
– Так найди и прибей эту тварь, раз жених! А то доберется до твоей невесты…
– Доберется? До моей невесты?
На адьярайской роже отразилось сомнение. Уот задумался и усох. Когда усыхаешь, лучше думается. А когда думаешь, легче усыхаешь. По себе знаю.
– Молодец! – Уот наладился по-родственному хлопнуть меня по плечу, но я вовремя увернулся. – Хороший зять. Тюнгюр [113]! Самый лучший! Невеста моя, а ты беспокоишься, да! Люблю. Невесту тоже люблю. Найду вора, убью! Вдруг до невесты доберется?
Уот с шумом втянул воздух, раздувая ноздри:
– Запах чую! Найду…
Оглушительно сопя, он с неожиданным проворством метнулся за угол. Ну да, помню. Дядя Сарын говорил: у Уота – чутье.
– Погоди! Я с тобой!
– Не ходи за ним, – предупредили из темноты. – Накличешь беду.
– Я же помочь хотел!
– Хотел – помогай. В доме шаром покати, скоро с голоду помрем. Айда за добычей…
Из сумрачных теней соткалась угловатая фигура Чамчай. Удаганка предусмотрительно оставалась на безопасном расстоянии.
– На охоту, что ли?
– Охота, женишок, пуще неволи. Охота тебя кормит, а в неволе тебя кормят. Выбирай!
– А как же тварь?
– Сказала же: не лезь! – в раздражении она хлестнула по стене хвостом. Когти голенастых ног скрежетнули по шершавому камню. – Пойдешь за ним – рассердится: «Я тут хозяин! Мой дом, я и порядок наведу!» Еще подеретесь без меня…
– Ну, тебе видней.
Я хотел поехать на Мотыльке, но Чамчай отсоветовала. Дебри, мол, глушь, угробишь коня… Про дебри я ей сразу поверил и отправился пешком – топал в десятке шагов позади удаганки. Вести так разговор было несподручно, поэтому мы большей частью молчали.
За черной скалой начинался горелый лес: кривые обугленные стволы с огрызками
