Богданов перевел дух. Даже несгибаемым ораторам надо получать из воздуха кислород.
– Мы обязательно поставим памятник ему, как и всем погибшим на этой войне. Настоящий мемориальный комплекс. Простого креста мало. У меня всё, спасибо.
В землю гроб опускали под настоящий траурный марш. Данилову проще было представить, где они взяли инструменты, чем то, как удалось отыскать людей хотя бы с крупицей умения на них играть.
А когда могильный холм был насыпан, прозвучал залп танковых орудий. Данилов очень хотел верить, что этот залп будет последним, который он услышал.
Наступила тишина, в которой было слышно только шорох одежды теснящихся на узком пятачке людей.
И тут от толпы отделился Колесников. Этот был в камуфляже и не в начищенных туфлях, как Богданов, а в черных сапогах.
– Есть важное дело, которое надо решить, не откладывая в долгий ящик, – пробасил он. – Кто-то должен принять бразды правления.
В устах такого человека, как он, эти слова звучали слишком гладкими, чтоб быть спонтанными. Наверное, он тоже пил чай с четой Богдановых. Тщеславия этот бесстрашный боец был лишен начисто. Ведь мог бы и побороться за шапку Мономаха.
– Предлагаю не орать, как на новгородском вече, а поднять руки. Или не поднять, как кому нравится, – произнес Богданов с таким видом, что охотно верилось: неограниченная власть ему не в радость, но эту ношу он готов принять.
То, что творилось дальше, Данилов воспринимал со странным ощущением дежа вю.
Когда дошло до голосования – вернее, выражения одобрения – Александр поднял руку одним из первых. Одновременно с ним подняли руки бывшие сурвайверы, товарищи Богданова по довоенной жизни. Данилов увидел, как по толпе рябью, концентрическими кругами разбегается начатое ими движение.
«Пожалуй, городу нужен как раз такой человек. Ну не себя же предложить? Дай бог, чтоб эта ноша не доконала его так же быстро, как Демьянова», – подумал Александр.
Решение покинуть Подгорный тоже было принято единогласно. Теперь это место для памяти, а не для жизни.
Уходя с кладбища, Данилов думал совсем не о власти и тронах. Он размышлял о том, что есть что-то жуткое до смеха и одновременно смешное до слез в том, что единственный носитель разума, который строит наполеоновские планы и считает весь мир своей песочницей, должен так же умирать, как тараканы и инфузории.
Уже проталкиваясь к выходу, Данилов увидел совсем близко лысую башку Мясника. Тот тоже крестился, и на обезображенном лице чудовища ему померещились слезы. А глаза уж точно были красными. Должно быть, успел приложиться к бутылке.
Столы были накрыты прямо под открытым небом. Уж чего, а открытого неба в городе-призраке теперь было хоть отбавляй. Ради этого дня были распечатаны даже самые неприкосновенные запасы, а рыбаки и охотники снабдили их всем, что можно было поймать или выловить в лесах и реках региона.
Вскоре Данилов увидел знакомых, а заодно и свободное место. Разговор шел неспешный и тихий: о вечном.
– Вот так и мы когда-нибудь… – философски произнес МЧС-овец Кириллов, уплетая картофельное пюре.
– Дай бог, чтоб именно так, – Краснов неожиданно упомянул всевышнего, выплевывая на салфетку рыбные кости. – Чтоб быстро… хлоп и всё. Не хочу гнить заживо.
– Садись, Саня, – церемонно подвинул ему стул фермер Тима. – Сейчас водку принесут.
Сначала Данилова до зубовного скрежета разозлил их цинизм. Это что же получается – «умер Максим, ну и хрен с ним»? Да этот человек создал новый мир. Всем жизни спас. А для них его смерть – повод наесться и нажраться.
Но нельзя сказать, что ему самому кусок в горло не лез – даже со скромной поминальной трапезы. Мертвым мертвое, живое для живых. От размышлений он, как всегда, проголодался, поэтому ел с аппетитом даже поминальную кутью, изюмины и рис в которой всегда ассоциировались у него с чем-то холодным и могильным. Александр заставил себя выпить одну рюмку из уважения к другим, а дальше запивал еду только компотом, сваренным, надо сказать, из отличных сухофруктов. Утром ему надо было на работу, и он это помнил. А еще после уроков Богданов собирался дать ему какое-то ответственное задание, а это следовало воспринимать теперь как приказ, а не как просьбу.
* * *
Школа, которая была заодно университетом, временно размещалась в самом большом из уцелевших жилых домов – одноэтажном, с печным отоплением. Настало первое сентября. Даже дети уже догадывались, что город проще оставить, чем отстроить, поэтому у всех было чемоданное настроение. Учиться хотелось меньше всего.
Сегодня у Александра было три урока: по истории Древнего мира для малолеток, по философии и по латинскому для тех, кто возрастом уже годился в студенты. Данилов, как он сам шутил, преподавал только мертвые языки: латинский, немецкий и английский. Французский он знал плоховато и решил, что пусть лучше язык галлов будет забыт совсем, чем выучен неправильно с его подачи.
Читать лекции, конечно проще, чем выслушивать… Но иногда и здесь его находили неприятные воспоминания. С теми, кому по шестнадцать-восемнадцать, еще ничего, они еще помнят нормальную жизнь, когда крысу воспринимали как вредителя, ну, или как домашнего любимца, но не как ценный продукт питания. Они, несчастные, еще помнят, что не всегда было голодно и страшно. И что когда-то не было ни лишенных травы пустошей, ни мертвых лесов, ни мест, куда лучше не ходить – «а то покроешься волдырями, будешь блевать кровью и умрешь».
Он всего пару раз занимался с самыми младшими – это была не его епархия, но впечатлений хватило надолго. Как многого они не знали!
Ну, допустим, он еще мог объяснить, что такое слон («как свинья, но в десять раз больше, с ушами и длинным носом, которым она все хватает»), арбуз («большая полосатая ягода с твердой кожурой») или океанский лайнер, или даже самолет. Но как он мог рассказать им об абстрактных понятиях? Тем более о тех, которые замараны? О гуманизме, демократии, прогрессе? А ведь это только начало. И эта пропасть будет все шириться.
Поэтому он был рад, что в основном занимался с детьми старшего возраста.
Когда он закончил свои занятия, новоизбранный глава города еще проводил урок геополитики. Данилов слышал, что это его заключительный урок, и после этого он к преподаванию не вернется. У него будет много других обязанностей.
Да, школьники и студенты, многие из которых еще недавно убивали врагов из автоматов, уже сели за парты. Из кабинета доносились термины – хартленд, талассократия, теллуркратия и другие, не менее звучные.
«Хорошо промывает им мозги», – подумал Александр.
