— Папа! — позвал его я. — Папа, очнись! Ты слышишь меня?! Папа!
Он не слышал меня — так и сидел, привязанный к стулу, совершенно лишенный воли и эмоций. Он дышал тяжело, совсем тихо, словно жизнь едва-едва теплилась в нем. Глаза его были закрыты.
— Папа!
Я бросился к нему, намереваясь помочь, но кто-то вдруг схватил меня сзади так крепко, что я не мог даже пошевелиться.
— Ну что ты, парень, — прошептал мне на ухо Чхон. — Ты же решил не делать этого, правда?
— Отпусти меня! — брыкался я. — Я должен ему помочь!
— Это я тебе говорил, что ты должен ему помочь. Но ты посчитал, что это тебе не нужно. Разве не так?
— Вовсе нет!
Вдруг кто-то с силой вылил ведро ледяной воды прямо папе на голову. Он вздрогнул, открыл глаза и застонал, задышав тяжело и изможденно. В его глазах было испуганное и затравленное выражение лица, которого я никогда прежде не видел — это были глаза сломленного и отчаявшегося человека, который знал, что никто не придет, чтобы освободить его от страданий.
— Отпусти меня! — ревел я, тщетно пытаясь высвободиться из объятий. — Папа! Папа!
Какие-то черные тени в униформе, похожей на китайскую, вышли из темноты и окружили папу. Один ударил по ножке стула, перевернув его, и два других начали нещадно избивать его ногами. Я слышал, как он кашлял и всхлипывал. Он плакал.
— НЕТ!!! — в бешенстве взревел я. — Прекратите!!!
Но чем сильнее я вырывался, тем крепче становились стальные тиски, в которых меня сжимала невидимая сила. Клочок света, на котором трое безликих силуэта избивали папу, беспомощно лежащего на холодном бетонном полу, начал удалятся, а звуки истязаний вдруг стали приглушенными. Из темноты вдруг выступила ко мне Джен — улыбающаяся, красивая, в своем легком летнем платье с цветочками, безукоризненным макияжем и двумя бокалами шампанского в руках.
— Дима, у тебя все хорошо? — улыбнулась она. — Вот, возьми, я принесла тебе шампанского.
— Помоги мне, Дженни! — едва сдерживая слезы, взмолился я. — Видишь, что они делают с моим папой?! Пожалуйста, помоги мне освободиться, я должен спасти его!..
— Что с тобой, Дима? — с легким удивлением улыбнулась она. — Ты как будто бы не со мной. У тебя кто-то есть, да?
— Дженни, это же мой папа! — рыдая, прошептал я. — Мой папа, Джен…
— Ладно, — девушка обиженно надула губки. — Если ты не в настроении, я могу уйти.
— Нет, Джен! Вернись, пожалуйста! — кричал я, но она уже скрылась во тьме.
— Она тебе не поможет, — снова зашептал мне на ухо голос Чхона. — Только я способен был помочь тебе. Но ты не захотел этого, правда, Войцеховский? И что же теперь? Где ты теперь?
— Ты будешь гнить в «зубрильной яме» до конца своих дней, — зашептал мне в другое ухо Кито. — Или ты поверил, что мы выпустим тебя? Поверил, да?! А-ха-ха-ха! Идиот! Мы заберем тебя этой же ночью обратно. Ты никогда не выйдешь отсюда. Слышишь? Никогда?!
— Мои родители, — беспомощно рыдал я. — Спасите их. Позвольте мне помочь им. Пожалуйста…
— А почему бы и нет? — засмеялся мне в лицо Чхон. — Помоги им!
Руки, держащий меня стальной хваткой, вдруг с силой бросили мое тело куда-то и я упал лицом прямо на потрескавшийся асфальт, покрытый гарью. Вокруг была пыль и дым, от которых я сразу же закашлялся. Поднявшись, я оглянулся и понял, что нахожусь на Центральной улице Генераторного. На том, что от нее осталось. Жилые дома по обе стороны улицы были разрушены, в окнах пылали пожары. Памятник Герою-спасателю был свален с постамента. По обе стороны улицы пылали автобусы, и я не мог пройти ни вперед, ни назад. Дышать здесь из-за дыма было почти невозможно.
— Пойдем, Дима, — тихим, печальным голосом позвал меня Игорь Андреевич Коваль, который, казалось, не замечал, что происходит вокруг. — Пойдем. Здесь мы уже ничего не можем поделать.
— Куда? Куда мы идем?
— К твоей матери, — сказал он, кивнув на наш дом, все еще целый, хотя на него тоже начинал перекидываться пожар с соседних зданий. — Она очень хочет увидеть тебя.
— Вы не умерли, Игорь Андреевич? Боря думает, что вы умерли.
Коваль-старший грустно улыбнулся, но ничего мне не ответил. Мне оставалось лишь последовать за ним, в разрушенный и разоренный подъезд, в котором уже появились признаки задымления. Но повел он меня не на второй этаж, в мою квартиру, а направо, в душевую, турникет перед которой был выломан.
— Почему сюда? — спросил я, но он не ответил.
Плитка на стенах душевой была заляпана кровью от пола до потолка. Я почувствовал, что ступил на что-то мягкое, и вдруг вздрогнул. Опустив глаза, я понял, что весь пол устлан носилками с телами, укрытыми обагренными кровью покрывалами.
— О, Боже, — прошептал я. — Мама! Мама, где ты?!
— Какой-то из этих, — Игорь Андреевич неопределенно показал рукой в сторону множества носилок. — Их тут слишком много, никто не помечает. Тебе придется пересмотреть все. Смотри внимательно, Дима. Может быть, ее сложно будет узнать.
— О чем вы, Игорь Андреевич?! — прошептал я, с ужасом уставившись на Коваля.
— Ничто не проходит бесследно, — оглянувшись, я вдруг заметил старуху Зинаиду Карловну, которая сидела в своем кресле-качалке, в углу душевой, прямо над телами, и не прекращала вязания. — Бог все видит. И за все наши грехи, рано или поздно, приходится заплатить. Тебе тоже предстоит заплатить за свои. Обязательно предстоит.
— Какие, к черту, грехи?! — вдруг пришел в ярость я. — О чем ты, старуха?! Где моя мать?!
— Вот именно к нему, — кивнула та. — Именно у него и спрашивай теперь, где она. Да, у него.
— Да… У МЕНЯ, — вдруг зашептал мне прямо на ухо страшный, потусторонний голос, очень похожий на голос генерала Чхона.
Я проснулся, весь в холодном поту, тяжело дыша и вцепившись в простынь.
— Дима? — испуганно спросила Дженни, сонно щурясь и с ужасом глядя на меня. — Тебе приснился кошмар? Ты так кричал…
— Кричал? — переспросил я, все еще тяжело дыша. — Извини. Я… не заметил.
Я бы предпочел, чтобы Дженни молча обняла меня в этот момент, но вместо этого она встревоженно произнесла тоном, который лучше подошел бы интернатовскому психотерапевту Кэтрин Митчелл:
— Дима, ты не говорил мне, что тебя мучают кошмары. Такое часто бывает?
— Нет. Не часто, — прошептал я, и выдавил из себя улыбку. — Не беспокойся, Дженни, это просто страшный сон, ничего особенного.
— Может быть, ты хочешь поговорить со мной об этом?
— Нет-нет, все нормально, — поспешил заверить я. — Спи. Я пойду попью воды, ладно?
На кухне я жадно осушил стакан холодной воды из кулера и долго стоял перед окном, глядя на огни ночного Сиднея. Кот Ленцов, как всегда, оказался у меня около ног, ластился и требовал к себе внимания, но я, на этот раз, не стал брать его на руки. Я чувствовал себя взбудораженным, сон как рукой сняло. Не помню, когда мне в последний раз снились кошмары. Может быть, лет в четырнадцать. Возможно, еще один или два раза на каникулах между первым и вторым годом (к счастью, теми ночами Джен со мной не было). Но в «Вознесении» — никогда.
У учеников, несмотря на то, что каждый из них имел тяжелую судьбу, никогда не было снов в стенах интерната (во всяком случае, случайных). Я думал об этом прежде и не мог найти этому другого объяснения, нежели воздействие веществ, регулярно попадавших в наши организмы через воду, пищу или под видом «витаминов». Быть может, именно отлучение от этих веществ, к которым организм привык, и является причиной того, что со мной происходит.
«Никогда больше я не позволю травить себя этой дрянью», — торжественно пообещал я себе.
Мне определенно требовалась пробежка по улицам ночного города, чтобы проверить голову. Это всегда помогает. Воздух ночью остывает и становится свежим, людей и машин на улицах спальных районов почти нет, за исключением одиноких бегунов и редких запоздавших прохожих, а над головой, если повезет и выдастся ясная ночь, будут сиять звезды. В Австралии такое все еще иногда бывает. Я пробегусь мили три, или может быть пять, прослушав один из своих любимых сборников, а может, просто звуки ночного города — и беспокойство выйдет из меня вместе с потом.
