Любовница Гамова что-то кому-то втолковывала по «Верту», поэтому в довершение всего я чуть было не облилась кипятком. Грызущее чувство заползло под кожу, и я, испугавшись, вдруг поняла, что совсем не ко двору Максимилиана Гамова, предпочитавшего ровесниц и дам постарше.
В коридоре раздались торопливые шаги, что-то хрипло бросил Туров, в ответ послышался знакомый смех. Наверное, надо было бежать.
– Полночь сказал, что ты умираешь, – усмехнулся Гамов, входя в кабинет и протягивая мне пакет из находившейся неподалеку кофейни.
– Полночь? – Дама на том конце комнаты рассмеялась. – Это вы так Германа зовете?
«Дошло», – мрачно подумала я.
– Мам? – удивленно спросил Макс и рванул к своему столу.
Полсекунды я пыталась понять, потом, не веря своим глазам, начала подмечать бесконечное множество, миллион маленьких, поразительных сходств. В самом деле, она его в пятнадцать, что ли, родила? И почему мне это сразу не пришло в голову?
Стараясь не смотреть на то, как они радостно обнимают друг друга – Макс сделался похож на ребенка, и мое сердце дрогнуло, – я деловито вытащила из пакета три больших стакана. Так, один ему, один мне, один… Я сжала зубы посильнее. Один до краев был наполнен льдом.
– Роза, познакомься, это моя мама, Елена Леонидовна.
Я подняла взгляд на расцветшего Гамова, велела себе принять уже наконец-то приятную позу и выражение лица сделать попроще, улыбнулась – и подошла к ним обоим.
– Очень приятно, – сказала я, и это почти не прозвучало ложью.
Гамовская мама хохотнула – и поразительно изменилась.
– Это непростое дитя, о котором я слышу от тебя вот уже на протяжении последнего года, решило, что я твоя любовница.
Я просто взяла и уронила стакан со льдом на пол. Он рассыпался, правда, не весь, и Гамов изумленно переспросил:
– Да ладно?
Я присела, собирая разлетевшиеся льдинки и испытывая мучительное желание высыпать их себе за шиворот. Давненько не встречалась с такими проницательными женщинами. Минимизацию потерь надо было начинать прямо сейчас, а я понятия не имела, в какую сторону двигаться.
– Я просто слишком много выпила вчера в честь вашего сына и позволила себе легкую неточность суждений, а потом, в самом деле, вы себя в зеркале видели?
Самая жалкая тирада за последние пять с лишним лет; даже отъезд из Лондона и разговор с отцом потребовали меньше слов. Но мать Гамова вдруг легко рассмеялась, едва заметно светлея лицом:
– Раз уж эта твоя прекрасная Оливинская такое говорит, впору поверить, а, Макс, что скажешь?
Гамову мое никчемное оправдание тоже пришлось по вкусу. Я наконец дособирала льдинки и, не поднимая головы, ушла в ванную. Не хватало, чтобы они увидели мои пылающие щеки.
Подсчеты я начала производить, простояв несколько мгновений внутри. Судя по всему, страшного ничего не случилось, и выводов никаких Гамов сделать не сумел. Минутку, а что это вообще за «год от тебя про нее слышу»?
Любопытство – и невыносимое желание кофе – выгнало меня наружу.
– …пригласи ее, даже не думай отказываться, я, конечно, обещала ничего не говорить о Рите…
– Мам!
Брови поднялись сами собой, и я усиленно закашляла еще в коридоре. Не хватало прийти в самый драматический момент. Неполадки в семье Гамовых? Не все радужно в Датском королевстве? Да как там эта фраза звучала в оригинале?
Я зашла внутрь, изобразила самую смущенную из всех своих виноватых улыбок и устремилась к кофе.
– Мы на минутку, – сказал Гамов и куда-то потащил свою прекрасную во всех отношениях маму.
Не мудрствуя лукаво и отчаянно пытаясь не делать приятных выводов, я приложила к затылку остатки льда и приложилась к стакану с карамельным макиато. Мир очень быстро принялся светлеть, и я вспомнила, как поцеловала Макса в небритую щеку, а на губах почему-то осталась сладость, хотя пахло от него чем-то очень горьким и невыносимо сексуальным.
Стакан ушел за пару минут. Я потянулась и наконец-то почувствовала себя более-менее живой. Это был отличный результат, ведь живой по-настоящему я не чувствовала себя – дайте-ка подумать – пять лет.
– Душенька, – пропела Арлинова, появляясь в дверях, – пойдем-ка со мной.
– Что-то не так, Микаэла Витальевна? – Я вскочила на ноги и буквально ринулась вслед за ней.
Посреди небольшого холла стояли все: Туров, Макс, его мама, а теперь еще и Арлинова.
– Вот, Максим похлопотал сегодня с утра. Я считаю, что правильно сделал.
В моем болящем и болеющем мозгу прокатился десяток предположений, оставляя за собой пустоту и тишину. Гамов сделал шаг вперед, я, инстинктивно – шаг назад, и все рассмеялись.
– Это танец такой, да? – впервые за сегодня отступная фраза удалась мне на «отлично» – и разрядила обстановку окончательно.
– Это тебя в штат переводят, Оливин, – укоризненно сказал Туров.
Гамов поднял правую руку, останавливая его:
– Несмотря на то, что госпожа Оливинская проработала с нами всего полтора месяца, вчера она доказала, что достойна перейти в ранг действительного статского советника… – Я засмеялась в голос. Умеет же так шутить! – …вернее, действующего оперативника. Так что, Роза, мы приняли решение не морочить тебе голову и выдать наконец-то удостоверение.
Я приняла корочку в руки, раскрыла ее – и сердце отправилось бегать марафон. Настроение, вопреки всему, не улучшилось.
Чуть кивнуть, впрочем, пришлось, и тогда все рассыпались в поздравлениях и принялись жать мне руки. Туров вытащил из-за дивана бутылку шампанского, мне стало немного плохо, все сделали по глотку из прозрачных стаканчиков; Арлинова приняла строгий вид и разогнала нас по кабинетам. Я немного замешкалась, снова вчитываясь в буквы на красном фоне, испытала нечто вроде отвращения к себе и чуть не влетела в гамовскую маму, собравшуюся уходить.
– Проводите? – спросила она, и я кивнула, запихивая удостоверение в карман джинсов.
Мы вышли на лестницу и стали неспешно спускаться вниз.
– А почему так рано?
– Да я вообще не должна тут быть. – Елена Леонидовна поджала губы. – По Максу соскучилась.
За эти слова я простила ей все возможные и невозможные прегрешения сразу.
– А рейс? – спросила я.
Она глянула на меня исподлобья:
– Наверное, вы в курсе, что их несколько в день. Но все отменили или отложили. Я приехала в пятом часу утра.
– И он не встретил? – поинтересовалась я недовольно, потом укусила себя за язык. Нашла чем заниматься, лезть в отношения матери и сына!
– Я не сказала ему ни времени, ни рейса, – вдруг легко рассмеялась она, молодея еще лет на десять. – Я кивнула, успокаиваясь. – А вас так волнует моральный облик моего сына?
Мы наконец-то дошли до выхода и встали на ступеньках, ведущих в безумно красивый заснеженный двор.
