выживу. Наперекор вам всем! На зло богам. Вопреки судьбе! Вы еще не убили меня!» — взорвалась вулканом, пламенеющая от ненависти мысль в его голове.
Цирюльник при клириках, не получивший сана, отошел от едва стонущего, почти полностью перебинтованного двуручника.
— Может поможем ему «кругом силы»? — обратился он, семеня за обходящим раненных клириком.
— Кто это «мы», сын мой?
— Каюсь, святой отец. Я всего лишь ученик, без намеков на дар Света.
— Кому мы должны помочь?
— Тому двуручнику.
— Это рядовой гвардеец. Кто он такой, что бы целый круг клириков терял на весь остаток дня силы? У нас полно раненных офицеров.
— Я слышал его собираются приставить к награде.
— Он почти безнадежен, сын мой.
— Я слышал только что, как он стонет.
— Это хорошо. Если он доживет до своей очереди, он, может быть, выживет. У нас полно тяжело ранненых. Которым мы можем отдать наши силы с куда большим толком.
Клирик обернулся к ученику. И заговорил тихо и горячо.
— К тому же. В том бою мы потеряли салия Зеленого листа. Габриил пожертвовал собой, что бы спасти кого? Эту бесполезную гору мяса?
— Как вы можете так говорить, святой отец? — опешил цирюльник.
— Я говорю как есть. Свет потерял сильнейшего из своих слуг. И чуть не потерял другого. Высший паладин истощен, и вышел из строя не менее чем на неделю. Ради простого гвардейца? Можно ли вообразить более неравноценный обмен? Многих ли мы успеем спасти, если будем следовать такому правилу?
— Вы… Вы говорите совсем как маг…
— Ты еще поймешь это, ученик, рано или поздно, окажись перед перспективой прочитать последнюю молитву. А они собираются приставить его к награде. Сделай они это посмертно, у двуручника был бы шанс отправиться в свет следом за салия, под его покровительством. А они обрекают его на жизнь во тьме.
— Выпей. — подсунул клирик чашку под губы двуручнику.
Он молча выпил горькую травяную настойку, не моргнув глазом. И снова уставился в стену.
Он мог лежать так часами. Да ему ничего и не оставалось, кроме как лежать. Благо воплей раненных почти не было. Он остался одним из последних, одним из самых тяжело раненных. Рядом валялся легкомысленный гвардеец, получивший рану во время смотрового построения.
Тот почти непрерывно болтал. Ему было, похоже, наплевать, что Мельхиот его не слушал. По началу, он болтал интересные вещи. Он поведал, что «неудачная» атака первого и второго батальона привела к долгой осаде. Что осада продолжалась весь месяц. Что на подмогу гвардии подоспели дружины соседних баронств. Что стены Беорнинга разрушены почти до основания магией и артилерией. Что выживших в городе не осталось, а сам город спалили почти до тла магики и клирики. Что барона Ландана и след простыл, и его ищет чуть ли не весь Иммиафал. Что отряды карателей, призванные Кафедралом сжигают остатки гниющей под солнцем нежити, и зачищают окрестности. Что гвардия пару дней назад снялась с лагеря оставив раненных на попечительство церкви и под присмотром офицеров допросного дома. Что их поход прославится в легендах.
Иногда он засыпал не на долго. И проснувшись, продолжал трепаться ему в спину, как ни в чем не бывало. Двуручнику хотелось разбить его голову о стену. Он смотрел на нее. В ту точку, где представлял разбитой голову гвардейца. И это немного помогало.
Он не мог встать. Его тело очень плохо слушалось. И только это спасало легкомысленного гвардейца от дополнительных увечий. А может, и от смерти.
Мельхиот не хотел говорить. Ему был противен звук собственного голоса. Еще больше, чем голос гвардейца. С тех пор, как он пришел в себя, он задал лишь один вопрос — «Где мой меч?»
«Незнаем.» — безразлично ответили ему, вызвав бессильную злобу. Без меча он чувствовал себя голым.
Он наслаждался солоноватым вкусом крови во рту, представляя что это кровь гвардейца. Она и была ею, в некотором смысле. Но не того, что болтал сейчас на соседней койке, а его собственной.
Слуги церкви почти покинули лазарет. Остались одни беспомощные, не владеющие магией света, цирюльники, да пара клириков послабее. Иногда в лазарет заглядывали сдержанные каратели вемпри.
Они давали ему настойки. А цирюльники пару раз перебинтовывали. Мельхиот не питал иллюзий, что эти настойки поставят его на ноги. Он знал, что на рядового гвардейца не станут тратить дорогостоящие эллексиры. Его гнев, его ненависть, были его единственными союзниками в борьбе за искалеченное тело.
— Как думаешь? Меня не оштрафуют? — в сотый раз спрашивал гвардеец. — Хотя если просто оштрафуют то ладно. А вот если уволят? Как я прокормлюсь? А если трибунал? Ты не знаешь, могут ли отдать под трибунал, если ты споткнулся в строю? Просто споткнулся. Я даже не разбил строй. Просто распорол ногу мечом. Как глупо вышло. Я даже не сразу заметил. Я плохо привязал щиток на голень, и меч угодил прямо в щель. А я упал на него сверху, представляешь? Тьма, как же она болит. И чешется. Чертовы портянки не дадут нормально почесаться.
Эту чушь он мог молоть часами. Мельхиот даже не представлял, как этот идиот должен был нести меч, что тот распорол ему голень. Он поклялся себе, что если встанет на ноги раньше, чем этот болтливый кретин, он найдет способ избавить мир от такого недоразумения.
— Да заткни-и-ись же ты наконец. — слабо простонал Мельхиот. Даже от такого усилия у него закружилась голова.
— Да ладно тебе. Тут же скучно. Скажи лучше, меня оштрафуют? Или уволят?
Через несколько дней за гвардейцем пришли офицеры Расследовательного двора гвардии Его величества. Ему предъявили обвинение в трусости, и обесчали с позором исключить из своих рядов.
Еще через две недели, и за ним пришел лейтенант допросного дома.
— Как здоровье? — осведомился старший капитан допросного дома. В который превратился простой командирский шатер, с тех пор, как в него преехал назначенный выший офицер Расследовательного двора.
— Не жалуюсь, милорд. — сухо ответил двуручник, опираясь обеими руками на костыли.
За его спиной, молчаливой тенью, стоял лейтенант.
— Вижу. — усмехнулся капитан.
— Высший паладин дал показания руководству Командного дома, назначенному к этой… операции. Он все рассказал. — старший капитан выжидающе уставился на Мельхиота.
Это не было вопросом и двуручник молчал. Ему было глубоко наплевать, что там расказал ультроп бестолковому маршалу Командного дома.
— Он рассказал, что ты в одиночку противостоял умертвию. Немыслимая задача. Возможно, даже для самого ультропа. Не то что для двуручника. Ты ведь даже не мастер?
Мельхиот промолчал. Лишь его дыхание стало чаще.
— Даже если учесть, что ты находился под покровительством салия.
