двоих, только перейдя двор. «Гопобыдло распальцованное» – расшифровывал эту аббревиатуру старик Денисов, но он жил на нейтральной полосе и явно имел «крышу», поэтому их не боялся. А остальные боялись до кондрашки.
Когда забуянили караванщики, а Молот не смог справиться своими силами, люди Михайлова были тут как тут через две минуты после того, как хозяин «Норы» нажал на тайную кнопку под прилавком. А когда была большая драка с «енотами» – то наряд и вовсе прибыл даже без звонка; просто наблюдатель с пятого этажа Небоскрёба засёк в бинокль, что начинается замес, и уже берутся за ножи. Приехали крутые ребята с бейсбольными битами, помповыми ружьями и в бронежилетах, почти не заметных на мощных торсах. Ружья не понадобились – «шкафы» одними битами вынесли крошек-енотиков, хоть те и вели родословную своего отряда от древней частной военной компании. Отправились на мостовую зубы пересчитывать.
Но у всего есть своя цена. Была она и у защиты. Первого числа каждого месяца хозяин «Барсучьей норы» лично заносил ежемесячную дань хозяину Небоскрёба.
Надевал лучший костюм и, приняв для храбрости стакан коньяка, шёл. Один, без своего дуболома Молота – в чёрную пасть ворот Небоскрёба. С ним иногда был только горбатый носильщик Игорёк, который нёс за владельцем трактира тяжёлый мешок. Но он не мог нормально рассказать, что там внутри, потому что его язык был отрезан ровно наполовину – так что он мог только мычать и гугукать. Вроде бы это сделали «еноты».
Да и тот нёс мешок только до лифта. К Михайлову барыги поднимались исключительно в одиночку.
Свои монеты в качестве подати в Небоскрёбе не принимали. Хотя требовали, чтобы их подопечные использовали эти металлические кругляши во всех остальных сделках. Но «налог на воздух» надо было платить «ликвидом»: патронами, золотом, серебром и платиной, редкими раритетными вещами, стволами и даже бронежилетами. Такова была гибкая «налоговая политика». В Небоскрёбе всё оценивали сами, и не стоило пытаться впарить им фуфло.
Монеты города, которые магнаты чеканили совместно, были не у всех посетителей. Чем только не расплачивались в баре – и всё принимал счетовод и бухгалтер Червонца, одноглазый Абрамыч, по совместительству работавший барменом (и баристой, как он говорил). Смешное слово, будто имя «Бориска», которое носили цари и президенты. На самом деле отчество у него было – Андреевич. Но почему-то прилепилось такое имечко, хотя он был русский. Это и был отец Анжелы. Ехидный и склочный мужик в годах, вдовец. Других детей у него не было, вроде бы поумирали.
Когда его спрашивали, что за зверь такой – «бариста», – он отвечал, что это «кофейный сомелье». Пояснение, которое любого могло запутать ещё сильнее… Но он действительно варил похожий на кофе напиток из цикория и ещё какого-то растения. Младший иногда его заказывал, хотя сослуживцы над ним посмеивались и говорили, что мужикам прилично пить только то, что горит, а не такую бурду, которую впору пить только бородатым хипстерам. Вроде бы это словечко было ругательным, хотя бородки на Острове многие пижоны носили.
Возвращался назад Виталий Евгеньич, прозванный Червонцем то ли за скупость, то ли за сияющую лысину, которая кому-то показалась смахивающей на довоенную десятку, всегда без мешка, но с дёргающимся глазом. Тут же напивался в дым, и до середины следующего дня его нельзя было беспокоить.
Конечно, трактир был не рестораном класса люкс (да кто их видел-то?). Всё, что могло облупиться и потрескаться в интерьере, облупилось и потрескалось. Но под крышей его было тепло, сухо и относительно чисто. Сюда приходили выпить знаменитого пива и поразвлечься даже бойцы конкурирующего клана – «еноты». Раньше им разрешалось. Хотя это часто вызывало проблемы. Сам факт, что в барсучью нору захаживают коты и еноты, чтобы набухаться и подраться, уже давно не вызывал шуток и анекдотов, которые давно всем надоели.
Впрочем, «еноты» теперь заходили сюда нечасто, с тех пор как троим из них тут хорошо вломили. Червонец был этим недоволен, потому что терял доход. Но поделать ничего не мог.
Магнаты жили в состоянии холодного мира. Они никогда не воевали – поди, не Монтекки и Капулетти, – но часто ссорились.
«Друг без друга им никак, нашим хозяевам, – говорил Абрамыч, протирая бокалы, висящие ножками вверх в специальной стойке, – У одного – рыболовецкие сейнеры, у другого – холодильные камеры. У одного – уголь, мазут и смазочные материалы, а у другого – паровые машины импортные и портовый терминал. Поэтому и не воюют, хотя раньше, при их предшественниках, всякое бывало».
Но драки между наёмниками одного и другого, вместе составлявшими гвардию, вспыхивали регулярно, почти как у Дюмы, который про мушкетёров писал. Гвардейцы Михайлова звались «бойцовыми котами». Мало кто знал, откуда это название пошло (хотя Младший как раз таки знал и удивлялся, что в окружение неотёсанного бычары мог затесаться кто-то из читавших Стругацких).
Гвардейцы Кауфмана назывались «енотами». И вот тут-то разночтений быть не могло – каждый ребёнок в Питере знал, что ещё до войны была такая контора, где служили так называемые солдаты удачи, воевавшие за звонкую монету там, куда их посылали. Хотя сами они говорили, что деньги брали только от хороших нанимателей. Может, и так.
Видимо, кто-то из них пережил даже Катаклизм и сумел адаптироваться в новом мире. Но в городе, культурной столице, не осталось никого, кто мог бы рассказать об этом периоде в жизни конторы, а все её ветераны давно поумирали. Как бы то ни было, «енотов» боялись и уважали не столько за прошлое, сколько за то, чем они являлись сейчас.
* * *
Похожее на сундук здание Новой биржи, чьей достопримечательностью были широкие солнечные панели на крыше (говорили, что они функционируют) и зелёное остекление, которое восстановили после Войны, одно из самых высоких на острове, – стояло прочно и надёжно, угрожая спаренными зенитными пулемётами всем незваным гостям. Говорили, что его мощный фундамент опирается прямо на скалы, которые лежали глубоко под здешними болотами и торфяниками.
Построенные из железобетона стены громоздились уступами. Стёкол в окнах недоставало – целиком были застеклены только четыре этажа, где жил и принимал посетителей магнат и квартировала его дружина и прихлебатели.
Зато место было удобное. Хорошо простреливалось пулемётами из «сундука» пространство в три стороны. С востока и юга от него были пустыри – раньше на их месте тянулись скверы, давно уже вырубленные, а все небольшие здания там снесли под ноль после того, как они частично сгорели в пожарах. С севера площадь Собчака отделяла Небоскрёб от тяжеловесного здания Дворца
