Имя свое он обожал! Что-то в нем таилось домашнее, мягкое и вместе с тем могущественное. Когда люди слышали это имя, неизменно оборачивались, чтобы рассмотреть получше его юного обладателя. При таком имени фамилия и отчество отодвигались на второй план. Альфред! Абсолютно законченная словесная конструкция! Он и кота своего так назвал, а из всех писателей предпочитал Альфреда Мюссе. Романтический француз полюбился ему еще в студенческие годы, само собой, из-за имени, но и фамилия тоже звучала что надо. «С таким именем и фамилией можно вообще ничего не писать, но слава все равно придет. Вот бы мне что-нибудь такое благозвучное», – предавался порой мечтам двадцатилетний студент филфака МГУ, длинноволосый худой очкарик, нелюбимый девушками и вызывавший у друзей желание держаться на расстоянии.
Теперь, когда ему случайно попадались фотографии той давней поры, он смотрел на себя как на незнакомого человека. С бумаги на мир робко таращился закомплексованный неудачник, на физиономии которого уже проступало безрадостное будущее: нищенская зарплата учителя словесности, интеллигентское пьянство после получки, истерики и тоска. А с другой стороны времени лоснилось лицо хозяина жизни, известного всей стране Альфреда Брынзова, магната и перспективного политика. Путь от одного человека к другому дался Альфреду нелегко. После первой своей коммерческой операции он чуть было не угодил в тюрьму, и только всеобщая неразбериха начала девяностых годов позволила ему миновать жесткого места на тюремных нарах. Нелегко он пережил и первые крупные деньги, которые почти все истратил на дорогие костюмы, проституток и рестораны. Хорошо, что вовремя остановился и не успел все просадить. Новые сделки, новые аферы манили его, заставляли переживать ни с чем не сравнимый азарт, давали ощутить себя победителем. В диком бизнесе девяностых годов в России выживал не тот, кто сильнее, а тот, кто хитрее и удачливее. Альфред Брынзов не только выжил, но, по общему мнению, слыл настоящим счастливчиком. Деньги текли к нему рекой, состояние увеличивалось каждую секунду. В это время около него появились советчики, неизменно вьющиеся около чужого успеха. Он уже был не один – он уже был бизнесменом, за которым стояли люди и влияние. Простая жизнь навсегда отменялась. День его подлежал строжайшему расписанию: тренажерный зал, массажисты, специальное питание, переговоры и прочее, прочее. Никогда не останавливаться на достигнутом! Такого девиза Альфред стал придерживаться вскоре после того, как вылез на самый верх социальной пирамиды. К человеческим достижениям он относил только деньги и власть. Лишь это интересовало его, заставляло работать, думать, рисковать, все остальное потерялось в прошлом, на полинявших фотографиях университетских лет. Из своей юности он вынес, пожалуй, лишь непонятную привязанность к Мюссе, чей маленький с тиснением из чистого золота томик, специально изданный одним московским издательством по его заказу, всегда носил с собой.
С некоторых пор в его жизненном распорядке появился новый пункт. Каждую субботу Альфред приходил в этот стриптиз-бар, затерявшийся в переулках Маросейки. Что влекло его сюда? Девочки здесь не отличались ничем примечательным, меню – тоже. Помещение темное – для охраны только головная боль. Да и отдыхать такие персоны, как Брынзов, должны по-другому, не вдыхая табачный дым и терпкий запах девичьего пота, перемешанный с пряными испарениями «паленых» заграничных духов. Такие заведения предназначены явно не для магнатов, скорее для сорокалетних представителей среднего класса, любящих по выходным вспомнить холостяцкую жизнь. Но Брынзов буквально прикипел к этому бару. На высоком стуле возле стойки он ощущал себя значительно комфортнее, чем во многих других местах, и после времени, проведенного в этом задрипанном, обставленном в дурном вкусе зале, великолепно спал. В иные дни бессонница отыгрывалась на нем за все, за деньги, за удачу, за известность…
Бар назывался вычурно-напыщенно – «Альмавиво». Почему хозяевам пришло в голову такое название – оставалось для всех тайной. То ли кто-то из совладельцев увлекался творчеством Бомарше, а может, управляющий полагал, что Альмавиво нечто среднее между Арлекином и Мальвиной. Но вряд ли кто-то из них мог бы объяснить, какая связь между названием и профилем. В Москве вообще в последние годы появилось много чудных названий. Одно время у Детского мира стояла палатка «Медея», сплошь уставленная заморскими игрушками. Знали ли хозяева той палатки, как относилась Медея к своим детишкам?
Сегодня Брынзов поехал в «Альмавиво» раньше обычного, предупредив охранников, что там назначена важная встреча. Начальник охраны только вздохнул обреченно: еще одна странность шефа! Неужели больше встретиться негде, как в этом гадюшнике? Все, что связано с «Альмавиво», никогда не радовало бывшего майора спецслужб Дятлова. Дурные предчувствия не оставляли его, и каждый визит Брынзова в «Альмавиво» добавлял седого тона в волосы старого служаки. Но служба есть служба. Воля хозяина – закон.
Ровно в восемь вечера Брынзов поднялся со своего любимого места у стойки, где он наслаждался только что заваренным кофе по-турецки (кофе в «Альмавиво» и правда готовили отменно), и пошел навстречу невысокому старику с белым, почти пергаментным лицом. Бравые подчиненные попытались было не подпустить к хозяину незнакомого деда, которого они никак не могли квалифицировать как ожидаемого Альфредом человека, и уже готовы были быстро и профессионально обыскать его, но Брынзов дал им отбой так поспешно, будто до смерти боялся прогневать гостя.
– Извините, сами понимаете, меры предосторожности.
– Меры предосторожности – это презервативы. Твои люди очень грубы!
Дед протянул Альфреду маленькую сухую ручонку, которую тот несильно и очень почтительно пожал. Со стороны гостя пожатия не последовало.
Спустя несколько минут Брынзов и старик сидели в отдельном кабинете, предназначенном для общений гостей с девушками. На фоне интимной обстановки, в приглушенном свете, разговор двух мужчин выглядел причудливо. Эти стены привыкли слушать совсем другие слова.
– Ну что, нас можно поздравить? Наш человек сработал на редкость вовремя, несмотря на форс-мажорные обстоятельства. Избранный уничтожен! Теперь нашему делу никто не в состоянии помешать. – Брынзов старался говорить как можно увереннее и веселее, но буравящий взгляд собеседника заставлял его нервничать и делать недопустимые сейчас крошечные паузы между словами, такие, будто он тщательно все взвешивает и не до конца уверен в себе.
– Твоими бы устами, любезный, твоими бы устами… Но у меня нет полной уверенности. Мне сдается, ты в своем хозяйстве плохо посмотрел. Есть мнение, что с Избранным вышла ошибка. Настоящий Избранный жив-здоров и в ус не дует…
