– Паскудство какое, – сказал незнакомый Буаху молодой воин, судя по цветам справы, с одного из южных ралландских островов. – Отроду здесь таких тварей не водилось!
Ему в ответ, два других воина заговорили почти одновременно.
– А ты-то откуда знаешь? Дальше соседнего леса от своей деревни, верно, в жизни носа не казал, пока на айсберг не погрузили? – поддел первый.
Второй раздражённо процедил, указывая вдаль:
– Постены тебе паскудство, а то не паскудство?
Туман слегка проредел, и в направлении, обозначенном латной рукавицей второго воина, вершину ближнего холма украшали сикось-накось воткнутые в землю и частью уже успевшие попадать копья, на которые были насажены трупы, части трупов, и содранные с трупов кожи, слегка полоскавшиеся на слабом ветру. Буах мысленно поправил себя – кожи скорее всего были содраны ещё не с трупов.
– Тараканы! Ненавижу!
Первый воин шмякнул лезвием своей лопаты-бомбомёта по скоплению чёрных тварей. Брызги дерьма полетели во все стороны. Находившийся в центре зоны поражения таракан выкарабкался из поноса, поднял верхнюю часть блестящего членистого тела в воздух, и угрожающе зашипел на заляпанного ралландца с лопатой.
– Вот она, метафора чолдонского вторжения, – заметил один из энгульсейских вестовщиков.
Щёлкнула вспышка фотокитона.
– Унферт, что, ты это на первую полосу? – укоризненно спросил его товарищ.
– Нет, для истории!
– И нужны истории тараканы?
– Про то истории и судить! – отразил первый вестовщик, сидевший, свесив ноги, на краю поднятого бронещита. – А моё дело всё запечатлеть без прикрас!
«Как же без прикрас»? – едва не воскликнул вслух Буах.
– Мертвяков вон щёлкни, – посоветовал другой вестовщик. – Там их на небольшую деревню наберётся. Непонятно, что не бежали?
– На этот счёт, – сказал из бойницы над бронещитом Самбор. – Я слышал разные теории. «Чолдонцы здесь не пойдут». «Все чолдонцы здесь не пойдут, а приблудятся какие – отобьёмся». Наконец: «Я чолдонцев не трогаю, и они меня не тронут»! А самому и невдомёк, что много не надо, чтоб тебя со всей деревней вздрючить на кол. Вон, этого хватит.
Между обугленными остовами деревенских домов тускло блеснул Риназ. На берегу виднелись развешенные на деревянных перекладинах для просушки сети.
– Брат, брось, и так на душе безотрадица. Лучше споём что-нибудь? – предложил Кромослав, великаном возвышавшийся над другими всадниками.
Мало того, что его липицкий жеребец был в добрую сажень ростом, за широкой спиной брусовского вождя ветерок шевелил огромные чёрные крылья. – А можно? – опасливо спросил кто-то. – Вдруг чолдонцы услышат?
– Сдаётся мне, они нас и так услышат! – Горму, ехавшему рядом с одной из бронетележек, пришлось повысить голос, чтобы его слова можно было разобрать поверх шипения пара, стонов металла, и лязга гусеничных пластин. – Запойте кто-нибудь, а ватага подхватит!
«Ко-о-олбаса, это бывшие лошадки», завёл было один из гдинских добровольцев (наверняка мясник), но ватага совершенно не прониклась. Следующую попытку предпринял сам Кромослав, на диво рассудительный малый, даром что родич Самбора:
– «По небу полуночи лодка плывёт[304]
«…
На этот раз, ватажники радостно подхватили:
– «А в лодке младенец кричит и зовёт.
Младенец, младенец, куда ты плывёшь?
О чём ты тоскуешь? Кого ты зовёшь?
Напрасно, напрасно! Никто не придёт…
А лодка, качаясь, всё дальше плывёт,
И звезды мигают, и месяц большой
С улыбкою странной бежит за ладьёй»…
Так, под старинную песню про младенца, ставшего конунгом Скьефом Длиннобородым, ралландское, альбингское, и поморянское войско продолжило неспешное движение к Щеглову Острогу. Взошла Сунна, перекатилась через полдень. Желавших участвовать в охране бронетележек оказалось намного больше, чем требовалось по избыточно трезвому разумению конунга, но Буах придумал распределить добровольцев в три смены, так что в любой час две трети войска отдыхали в замке, чистили оружие и справу, и ухаживали за конями.
Вечер сменился ночью, на смену ночи пришло новое утро. Кромфрид чародей коротал время в беспробудном пьянстве, к нему посменно присоединялись Конал сын Амаргена, Фергус сын Роса, Лоэгайре Буадах сын Коннада, и Дубтах сын Лугдаха. По большей части, поход не знаменовался никакими событиями, достойными упоминания в саге, разве что несколько гор, стеснявших путь самоходного замка, пришлось-таки повергнуть наземь. Сведущий в своём деле филид[305] упомянул бы и зловещие перемены, видимые вокруг – сожжённые леса и деревни, подъеденные до земли и вытоптанные в грязь поля и луга, и всё это в непременном сопровождении смрада разнообразно осквернённых мертвецов. Показались и пресловутые чёрные яки – судя по состоянию останков, забитые и почти безотходно разделанные, что ввергло некоторых участников похода, особенно Келтхайра и Дубтаха, в немалую печаль.
– Эдаким приёмом они всю нашу добычу сожрут, – сетовал Дубтах утром третьего дня, проезжая мимо брошенного чолдонского стойбища и похмельно-красными глазами созерцая частично втоптанные в глинистое месиво кости.
Буах тронул поводья, чтобы выехать из окружавшего сына Лугдаха облака перегара. Рядом с катками следующей по ходу бронетележки, поморяне и альбинги ехали по обе стороны от Горма конунга, Кромослав по левую руку от предводителя, Самбор по правую. Конунгов конь Эаханн, тёмно-гнедой с чёрной гривой и хвостом, был из породы ралландских тяжеловозов. Хоть он и уступал липицким жеребцам Кромослава и его воинов в росте, зато не был отягощён полным латным облачением – только лёгкий панцирь с устройством для беспроводной связи в перемётных сумах, притороченных позади седла. А вот латы шедших рядом с конём Горма боевых псов были настолько тяжелы, что собаки не смогли бы двигаться, не помогай им сила чар, наложенных в Кильде на экзоскелеты. Коньки же альбингов кланов Ранкен и Йен-Аброах наоборот были заметно ниже Эаханна – вровень с волкодавом Лейскьюлем, и чуть ниже полностью скрытого разнесённой бронёй животного, осёдланного Самбором. Его панцирь бугрился выступами, как у винландского броненосца, но броня скрывала синего быка, присланного поморянину в подарок каким-то воином-чародеем из таинственной Кавы. Но ещё диковиннее были двухколёсные колесницы вождей клана Ранкен. Вожди и колесницы жадно поглощали одно и то же топливо – уисгебу.
– А своих как хоронят? – спрашивал Кромослав.
– Погребальный обычай чолдонцев отвратителен, – сказал конунг.
