Хотя многие из руководства ДИСа теперь депутаты парламента. Как и члены Консила - а в чем, собственно, разница, разве Консил не имел отношения к деятельности ДИСа, не спускал директив, не контролировал?!
Убивать можно лишь неудачливых бывших инквизиторов. Тех, кто не успел вовремя сменить ориентацию.
— Я просто думала, что твой отец ведь…
— Ну что отец… Пойми, у нас тоже есть свои проблемы.
— Ну конечно, я просто спросила… ничего такого! Я все понимаю.
Крис поменяла пододеяльник. Укрыла Йэна. Подоткнула одеяло. Он с удовольствием следил за быстрыми, профессиональными ее движениями.
Давящая тяжесть в груди. Она теперь совсем не уходит. Вот уже дня два ничего не меняется. Раньше ощущения были хотя бы разнообразные. Теперь почти все время одно и то же. Иногда еще темнеет в глазах и уходит сознание. Крис думает, наверное, что он спит. Вот так и умрешь однажды… Вчера Йэн исповедовался, принял соборование. Почему-то хотелось умереть в ясном сознании… но это уж как Бог даст.
Предстоящее пугало. Особенно ночью, когда и вообще активизируются темные стороны души. Днем - нисколько. Ведь все равно когда-то надо умирать.
Крис села рядом с ним. Она теперь все время сидит рядом. И смотрит с такой нежностью. С такой любовью. Как хорошо, все-таки… какое тепло от нее струится. Даже боль вроде бы уходит куда-то. Мог бы умереть в тюрьме, на заблеванном, залитом кровью полу, корчась от боли. А так… вот еще немного с Крис можно побыть.
Моя Крис. Кристиана. Мое счастье.
Она гладит волосы Йэна, проводит ладонью по лицу.
— Тебе хорошо, радость моя? Может, попить еще?
— Нет, Крис, спасибо.
— Давай я с тобой тут рядом прилягу. И ты тогда заснешь лучше, да?
Йэн полуприкрыл глаза, замер. Крис устроилась у него под боком. Обняла. То чего никогда, никогда нельзя было раньше… при жизни…
— Ты спи, Йэн, спи, мой хороший, я тут рядом с тобой побуду. Если хочешь, хоть всю ночь тут с тобой посижу.
Какая легкая, ласковая рука у нее. Какое счастье…
— Вот так и умереть можно, - пробормотал он, - не страшно.
— Йэн, - она подняла голову, - поживи еще немножко, ладно? Совсем немножко. Пожалуйста.
— Постараюсь, - сказал он.
Ее щека - рядом с его лицом. Ее теплая, шелковая щека. Ее дыхание.
— Я так рад… знаешь, Крис, я очень рад, что у вас… есть будущее.
— Да. Элис… Тигренок… я все еще не могу называть его этим именем… ты знаешь, он совсем не похож. Совсем. Маркус ведь был кудрявый, а он… Но все равно, когда он тут бегает, мне все кажется, что это он…
— Вы сказали Элис?
— Нет… пока нет. Но ведь это успеется… еще долго ждать. К сожалению. Я все время думаю, если бы они… если бы это было раньше… если бы ты дотянул…
— Не думай обо мне, солнышкин. Я что… кому я нужен…
— Йэн! Мне. Мне ты нужен! Господи, какая же я была дура, почему же я…
— Ты была… ты очень хорошая, Крис. Я тебе уже говорил. Слишком хорошая… слишком хорошая, чтобы хотя бы понимать этот мир…
— Это тебе кажется… какая я хорошая. Ты просто втюрился в меня, вот и…
— Ага. Я ужасно в тебя втюрился.
Он поднял руку - движение отозвалось дополнительной болью в груди - и неловко обнял Крис. Провел по ее щеке обрубками пальцев.
— Ты живи, Крис… живи… мы потом с тобой увидимся. Там.
Элис медленно шла по улице святого Антония - здесь тоже все изменилось. Построили большую автостоянку, охраняемую - меж машин бегала пара рабочих риггонов. Элис вспомнила свою Мору, и снова чуть слезы на глаза не навернулись. Она так надеялась увидеть собаку… может, даже забрать ее - теперь-то есть возможность. Мора уже старая, работать не может. Из питомника ей ничего не писали, хотя она неоднократно пыталась узнать о судьбе собаки. А теперь вот выяснилось, что Мора умерла в прошлом году, от рака. Могла бы еще пожить…
Не до собаки теперь. Бедная, бедная Мора… Элис ощущала себя предательницей.
Но кто же знал - ведь щенка она заводила тогда, когда не было никаких сомнений в дальнейшей судьбе, когда она знала наверняка - всегда найдется место для собаки, деньги, время…
Мора еще хоть прожила нормальную жизнь рабочего пса и умерла естественным образом, а сколько собак, даже породистых, оказались просто выброшены людьми, погибли, сбились в стаи полудиких зверей…
Дальше вдоль улицы выстроился ряд деревянных ящиков, на которых сидели бабушки - не профессиональные торговки, а просто женщины, торгующие продукцией со своей дачи. Лучок, петрушка, редиска, осенние цветы. Яблоки, самодельная сметана в банках. Тоже люди с предпринимательской жилкой, видимо. Элис ощущала дикий стыд, идя вдоль ряда этих бабушек - просто потому, что на ней хороший, даже модный спарвейк, скантийские полусапожки, она сыта и хорошо выглядит. А эти бабушки - в залатанных куртках и спарвейках еще имперских времен, с тех пор никогда не было достаточно денег, чтобы купить что-нибудь новое, в высоких резиновых ботах, в платках, руки черны и заскорузлы от копания в земле. Не крестьянки. У некоторых - тонкие интеллигентные лица, хотя и почерневшие от усталости и недоедания. Всю жизнь, сорок лет, пятьдесят лет работали для страны, и вместо хорошей пенсионной карты получили нищенские деньги, которых хватает разве что на хлеб. А молоко не обязательно, это баловство одно. Но у них же предпринимательская жилка, они вот продадут петрушку и купят себе молока.
Или - еще скорее - игрушку для внука.
— Девушка! Девушка, цветочки купите! Посмотрите, какая красота…
Элис остановилась. Взглянула на пышный букет розовых и синих астрелий. На бабушку с круглым морщинистым лицом, в балахоне неопределенного цвета.
— Давайте. Сколько?
Она взяла цветы. Мелочь не стала прятать - уже начинаешь ориентироваться в современных реалиях. У храма обязательно стоят нищие. И точно - целых трое. Элис сунула мелочь в первую попавшуюся руку и проскочила быстрее в церковь.
Церковь святого Антониуса, терранского основателя монашества. Элис раньше ходила сюда с мамой по воскресеньям. Мамин приход. Потом ходить перестала - ей казалось, зачем вообще регулярно посещать церковь… тогда многие так говорили. Вера в Бога - это дело личное…
Но сейчас вот потянуло в церковь в конце-то концов. За Йэна хоть свечку поставить. И потом… здесь, в этой церкви, ничего не изменилось. Никакие там перевороты, смены власти, крушения империи - ничто не имеет значения. В других приходах, как она слышала, многое поменяли, Обновление общества должно вроде бы сопровождаться обновлением церкви, шла даже речь о пересмотре ритуала богослужения. Говорили о том, что церковь должна повернуться лицом к людям, отвечать их повседневным нуждам… В каждом приходе организовалось множество клубов по интересам, музыкальных кружков, благотворительных. Собрание верующих теперь определяло порядок богослужений, диктовало стиль. Во многих церквях полностью отменили исповедь.
