Сидя за столом на их совсем не многолюдной свадьбой, глядя на почти одноцветные букеты из того, что они сумели вырастить в оранжереях из сохранившихся семян, Данилов думал, что им довелось встретиться в мире, где для романтики оставалось мало места.
Это только в рыцарских романах средневековье кажется романтичным. На деле это грязь, вши, болезни, беспросветная жизнь и ранняя смерть. Здесь не будет ни блистательных турниров, ни принцесс в башнях. Маразм старика похож на детство. Но это не детство, где каждый день есть рост и постижение нового. Это угасание.
И даже если им удастся чудом выбраться, это еще долго будет ущербный и больной мир. А что если процесс необратим, подумал он, и точка невозврата уже пройдена? Ведь дело не только в знаниях, но и в сырье, и не только углеводородном. Александр читал, что все руды, которые можно добыть с технологиями древнего мира, давно выбраны. А обогащение и добычу тех, что остались, им, дикарям, вряд ли потянуть.
Видит бог, у Данилова было много претензий к погибшему миру. Но всем ругателям прогресса, желавшим вернуться в уютные пещеры, он мысленно желал сдохнуть от перитонита без антибиотиков. В основном так и случилось, ведь все неолуддиты были родом из гуманитарной интеллигенции и жили с комфортом в городских квартирах. Люди простые, те, кто сам работал со сталью, деревом, углем, бетоном, в такую чушь не верили.
А в эти дни любой, хлебнувших горя полной мерой, слыша такую ересь, только крутил пальцем у виска. Они научились ценить то, что потеряли.
Возможно, разум как орудие приспособления мира под себя и есть тупиковая ветвь эволюции. Но это не повод делать себе лоботомию. Ведь крылья, шерсть или когти от этого не вырастут. А каменный топор и палка-копалка суть тоже продукты прогресса.
Александр надеялся, что их пра-пра-правнуки снова попытаются совершить рывок к звездам. Может, у них получится лучше. Может, скудность ресурсов научит их быть бережливыми, а трудная борьба за существование не позволит размениваться на виртуальные миражи.
Иногда он пытался себе их представить. Почему-то ему не хотелось, чтоб это были бесполые существа в белых хламидах. Пусть они будут суровыми завоевателями, покорителями природы с четкой половой дифференциацией и надличностными ценностями. С балансом здорового индивидуализма и коллективизма. С личной ответственностью за личные поступки на благо других, а на себя – только во вторую очередь.
«А знаете что? – обращался он к этим неведомым потомкам. – Вы, высшие сущности, мне завидуете. Вы всего уже добились, покорили время и пространство. Что для вас погасить сотню звезд? Игра. А для нас даже вырастить один этот проклятый урожай – подвиг. И в нашей жизни – корявой и грубой – гораздо больше смысла, чем в вашей».
* * *
Вехи… Еще одна из них заставила себя ждать всего три года и показалась за поворотом, как висельник на столбе.
– Значит, не хочешь быть винтиком? – Богданов нахмурил брови и постучал по пустой пепельнице на столе. Пепельница была элементом декора. Лидер не курил.
– Хочу. Просто мое место не в этой детали.
Данилов сжал кулаки чуть ли не до хруста пальцев. Он был готов к тому, что по итогам этого разговора его потащат в подвал.
– В оппозицию уходишь? – лидер усмехнулся, прохаживаясь по кабинету.
Уж он-то знал, что никакой оппозиции ему не было и быть не могло. Грибница заговора была выполота до последнего корешка. Говоря иначе, гидре отрубили все головы до последней и прижгли раны каленым железом. Змеиногорское восстание, как его уже называли, было потоплено в крови, даже не успев начаться. А Зырянову отрубили башку совсем не метафорически.
– Нет, – чуть более поспешно, чем следовало бы, покачал головой Данилов. – Нужен порядок. Даже если он несет с собой долю несправедливости. Это лучше, чем хаос, даже если он справедлив… Просто я устал и хочу быть там, где принесу больше пользы.
Он старался лгать убедительно, но Владимир видел его насквозь.
– Я сам виноват. Не должен был верить этому козлу, – наконец, произнес Богданов, отворачиваясь к окну и глядя на город. – Ты уверен, что она ничего не знала?
– Она ни при чем, – Данилов знал, что надо быть осторожным в выборе слов. – Они с отцом не общались, Алиса его ненавидела.
Это была правда. Он умолчал, что она ненавидела не только его. Со многими горожанами у нее уже случались конфликты. У его жены было золотое сердце, но об этом мало кто знал. Заслужить ее неприязнь было гораздо проще, чем симпатию. Ловя косые взгляды из-за «неполноценного» сына, который жил и рос в то время, как умирали здоровые дети, она не делала вид, что ничего не заметила. А сразу желала человеку сдохнуть. И на любую попытку посягнуть на свое жизненное пространство дочь змеиногорского сатрапа отвечала сразу.
Но она никогда не стала бы участвовать в таком мутном деле.
– Эх ты, чистоплюй… Могли бы с тобой великие дела совершить, – произнес, садясь обратно в кресло, правитель. – Ну ладно, я освобождаю тебя от твоих обязанностей. Езжай. Стройте свою жизнь как хотите. Считай это подарком к юбилею.
– Вот как, – Саша приподнял бровь. – Спасибо.
– И не говори, что я жадный. Ты же у меня лучшего палача увел, гад. Как я теперь людей буду в трепете держать?
Щедрость правителя была безмерной. Он даже позволил Александру и остальным сохранить лицо. Официально все это было подано как почетная миссия. И хотя Данилов знал, что его наказывают ни за что, все же лучше, когда «ни за что» изгоняют, а не расстреливают.
Мясник подошел к нему после того самого съезда, на котором было объявлено о колонизации южной части Кузбасса и создании Восточного Форпоста.
С момента встречи вертолетов с новостями о капитуляции Заринска и телом майора Демьянова они перекинулись всего парой слов – совпало, что оба не были любителями болтать языком. И как мужчины похожего склада характера они не видели в своей неожиданной встрече предмета для разговора. Ну, выжили. Ну, снова встретились. Чего тут такого?
– Я поеду с вами, – сказал Саше в коридоре на первом этаже Замка этот внушающий страх человек. – На первых порах вам там понадобится… специалист по налаживанию контактов.
– Почему на первых порах? – удивился Данилов. – Куда-то еще собираетесь?
– Туда, куда перевозят на лодке за одну монетку. – Мясник рассмеялся хриплым лающим смехом, видя, что Саша не понял юмора. – У меня рак, дурень. Который вызывает лапша «Доширак».
– Тогда лучше доживать последние годы хоть с каким-то комфортом.
– А про это я тебя не спросил. Прокопьевск такой же мой дом, как и твой. И сдохнуть я хочу на родной земле.
