…Люди долго и нервно галдели меж собой, обсуждали, видно, в сотый раз, своё положение, и шансы на спасение, и причины провала — ему уже не хотелось слушать. Потом начали сочинять глупости. Оказывается, цергард Эйнер (о нём, видимо, заслуженно, говорили с ненавистью, именовали не иначе, как «этот инквизитор» или «гестаповец») не только вызывает арестованных к себе в кабинет, но и сам заходит к ним в камеру, причём без всякой охраны. Теперь, когда они все вместе, не взять ли его в заложники, выбраться на волю, и постараться прорваться к челноку, так неудачно оказавшемуся за линией фронта, на территории, захваченной Квандором? Господи, какая чушь! Неужели они ни разу не задались вопросом: почему в этой стране тюремщики так смело входят в камеры, совершенно не опасаются быть захваченными? Да потому что не бывает такого! Лишено всякого смысла. Самоубийственно. Уже более двадцати лет действует нерушимый закон: заложников не спасать, уничтожать немедленно вместе с теми, кто их захватил. И если бы даже дрогнула рука у кого-то из подчинённых, открыть огонь ему приказал бы сам цергард Эйнер — именно так он и поступил бы, Гвейран в этом не сомневался ни на миг — и приказ был бы исполнен…
Принесли обед, стали выдавать через маленькое окошко в стальной двери. Печёные овощи в кожуре. Без соуса, всё равно вкусно. Гвейран любил хверсы, по вкусу они напоминали чуть сладковатый, мылкий картофель. Земляне кривили рот и жаловались на однообразие тюремной кухни… А на бескрайних просторах Церанга, от Северного океана до Южного, в эту самую минуту тысячи коренных обитателей планеты мёрли от истощения, как гнус по осени… Сделалось совсем тошно.
Так и провалялся до ночи, без дела и полезных мыслей. И обитатели камеры, видя такое поведение нового товарища по несчастью, притихли, стали заботливо-вежливы, решив, что бедняга в шоке из-за ареста, и надо дать ему время успокоиться, прийти в себя. В общем, они были совсем не плохие люди. Только наивные не по годам.
Следующий допрос был утром, но не слишком ранним, ближе ко второму восходу. Понятно, что видеть эти самые восходы обитатели нижних уровней здания никак не могли, и некоторых из арестованных это страшно угнетало. Одна из женщин, ксеносоциолог Марта Ли, даже плакала по утрам, причитая, что хочет в последний раз увидеть солнышко, хоть бы раз на прогулку вывели, гады! Гвейран, услышав, только плечам пожал в недоумении: большее, что она могла увидеть наверху — это Акаранг с Гразендой, и вряд ли два чужих светила — одно огромное и тускло-оранжевое, другое — как крошечная, ослепительно-белая точка, могли повлиять на её психику благотворно.
Цергард Эйнер встретил его всё в том же огромном кресле. Сидел, обхватив рукам одно колено, и до безобразия фальшиво насвистывал «марш кровавых ножей». Увидел Гвейрана, перестал свистеть и пожаловался:
— Привычка дурная, денег не будет, — потом спросил буднично, будто не о тюремной камере речь шла, а о номере в гостинице. — Ну, как устроились на новом месте?
— Спасибо, — отвечал Гвейран с достоинством, — неплохо.
Цергард рассмеялся неизвестно чему.
Выглядел он получше вчерашнего, носом хлюпал меньше, но в лице оставалась нездоровая бледность, и губы отливали синим. «Анемия», — подумал Гвейран; кроветворные органы мутантов работали замедленно, этого никакими тренировками не исправить.
— Вы бы ели побольше красных овощей, — посоветовал он, — вам пойдёт на пользу.
Цергард снова усмехнулся.
— Спасибо, учту. А вы передали вашим соплеменникам, что я просил?
— А что вы просили? — озадаченно спросил Гвейран, он в самом деле забыл.
— Ну, как же? Насчёт мер воздействия! — он немого помолчал. — Знаете, я честное слово, не понимаю, ну чего вы упираетесь? Делаете тайну из того, что давно перестало ею быть? Поймите, ведь никого из вас ещё не допрашивали по-настоящему. А когда станем — ни один из вас не выдержит. Вы не представляете, какая это боль, когда клещами с пальца срывают ноготь… — тут он почему-то бросил взгляд на собственные пальцы левой руки, — а ведь это меньшее из того, что имеется в арсенале пыточной камеры. И болевой порог у вас примерно тот же, что у людей, мы проверяли…
«На ком, интересно? — подумалось Гвейрану. — Надо будет спросить».
Эйнер говорил убийственно-спокойно, вроде бы даже с лёгкой грустью, в его манерах и впрямь было что-то иезуитское. Никаких эмоций. Ничего личного. Просто работа, которую он привык делать хорошо.
— Послушайте, я должен вам это сказать. Не знаю, кто вы, зачем пришли к нами, чего хотите… Но вы, лично вы, мне нравитесь, мало того, я вам отчасти обязан. И применение пыток я начну не с вас. И мне вообще очень хотелось бы обойтись без этого. Но как бы вы поступили на моём месте? Если честно?
— Я вас не понимаю, — стоял на своём Гвейран, хоть и понимал, что это уже глупо. — Я не знаю, что вы хотите услышать. Я лояльный гражданин, я врач.
— Вы упрямое животное ишак, — заключил цергард с обидой. — Вы знаете, кто такой ишак?
Гвейран утвердительно кивнул, и его увели. Но с полдороги вернули.
— Те существа в камере встретили вас как знакомого, хотя по документам, между вами не может быть ничего общего. Между собой вы говорите на неизвестном языке, не похожем ни на один из Церангских…
«Идиоты! — мысленно выругался Гвейран. — Могли бы догадаться о прослушке!»
— … вы же не станете этого отрицать?
— Стану, — тупо упрямился «лояльный гражданин» — Я буду отрицать всё.
— Жаль. Я был о вас лучшего мнения. Мне казалось, вы отличаетесь от остальных.
«О господи! Неужели это так заметно?»
Цергард врал. Никакие пытки он применять не собирался. Но не по доброте душевной. Если честно, он и вправду не любил этого дела, потому что знал, на себе испытать пришлось, каково оно. Но если ситуация вынуждала, он без колебания давал команду палачам, и сам присутствовал при пытках, и умел сохранять равнодушный вид, глядя на чужие мучения. Смотрел, как воют и корчатся от невыносимой боли шпионы Квандора или Набара, и никакой жалости не испытывал, потому что видел в этот миг не их изуродованные страданием вражьи физиономии, а чёрное от болотной грязи лицо Прави Иг-ата, с дыркой промеж бровей, с сухарём в зубах. Видел кучи трупов у обочин понтонных дорог — расстрелянные колонны беженцев. Видел дымящиеся развалины домов. И белую руку с тонкими пальцами, торчащую из-под бетонной плиты — он узнал бы её из миллиона рук… Он умел ненавидеть врагов.
Но он не был уверен, что пришельцы — враги.
Инопланетяне придуманные, книжные, обычно делились на две категории. Первая — это чудовища, задумавшие захватить мир. Вторая — раса благородных существ, представителей высшей цивилизации, несущих цивилизациям низшим добро и свет спасения. Обитатели камеры 7/9 не походили ни на тех, ни на других. Больше всего они напоминали обычных церангаров, и не потому, что так хитро маскировались, а по сути своей.
