Когда дверь захлопнулась за Феланом, ее отец холодно улыбнулся:
– Теперь все может вернуться на круги своя. Несмотря на боль и страдания, голос Тиры остался ровным.
– Я так не думаю, отец. – Она ощутила чувство глубокого облегчения, так как знала, что делает это для себя, а не с целью причинить ему боль. – Я уеду с Ганцбурга.
– Что? – Он с ужасом бросил взгляд на дверь. – Я думал... Ты не можешь уйти с ним, Тира. Я не позволю. Как ты можешь так поступить со мной?
С каждым словом отец словно уменьшался у нее на глазах. «Ты так долго жил с ненавистью, отец, что она стала частью тебя самого, подобно тому как вещества в крови руководят нашим сознанием».
– Не волнуйся, отец, великий Мираборг не проиграл в противоборстве силы воли какому-то там наемнику. Я не вступаю в ряды Гончих Келла, хотя их предложение оказалось для меня большим искушением. Я твоя дочь до мозга костей и не поступлю так.
Глаза Мираборга сузились.
– Если бы это было так, дочка, то прежде всего ты не стала бы связываться с ним.
Она пристально смотрела на него с недоверием.
– Ты что, все еще не понял? Я встретила Фелана в Алт-Ингаре в ту ночь, когда там давал представление Ларе Пеконин. Мы ничего не знали друг о друге. А если бы знали, то наши предубеждения с самого начала превратили бы нас в злейших врагов. Какой наемник позволил бы себе увлечься дочерью ганцбургского Железного Ярла? И уж тем более это относится к Фелану! Мы беседовали с Феланом о музыке, о конструировании синтезаторов и многих других проблемах, о которых я, выросшая здесь, на Ганцбурге, не имела ни малейшего представления. В ту ночь я только узнала его имя, но часто думала о нем, пока мы не встретились снова.
Только спустя две недели, когда Гончих Келла официально представили в Школе боевых летчиков, я узнала, кем он действительно является. Никто из нас не предполагал, что события примут такой оборот, но мы и не пытались избегать друг друга. Когда капитан Вилсон сделал мне предложение вступить в ряды Гончих Келла, я знала, что не смогу принять его. Но у меня возникло сильнейшее желание покинуть Ганцбург.
Лицо ее отца побагровело.
– Почему? Я же всегда старался, чтобы тебе было хорошо.
Тира сочувственно посмотрела на отца.
– Да, отец, ты делал все, что мог, особенно после смерти мамы. Ты был любящим и заботливым, но ты изменился.
Мираборг погладил стальное кресло, служившее ему постаментом.
– Мне требовалась адаптация после инцидента. Тира кивнула:
– Знаю, но это было только началом изменений. Ты стал более строгим, авторитарным и требовательным.
– Кто-то ведь должен нести ответственность? – Он повернулся, всматриваясь в стеклянную стену позади себя. – Независимость принесла хаос. После ухода администрации Куриты каждый слабоумный утопист норовит выделить себе кусок нации и провозгласить себя императором до гробовой доски. – Движением левой руки он обвел панораму Стортолар-Сити. – Здесь постоянно не хватает продовольствия и поднимаются бунты. Я должен предпринимать соответствующие меры.
– Я понимаю, отец. Я помню, как гордилась тобой, когда однажды утром ты уходил, сказав, что восстановишь порядок. Ты объединил людей, поверивших в тебя, и изменил общественный строй...
Мираборг съежился и произнес:
– Но...
– Да, но... – повторила Тира. – Ты стал символом. Народ воспринимал тебя как вождя и принимал твои заботы и тревоги. Они стали ненавидеть наемников, потому что думали, что ты их ненавидишь. Нет, не отводи взгляд. Я все помню, отец. Я помню, что ты не винил всех наемников в своих ранениях, а однажды ты даже сказал мне, что капитан Вилсон был прав, выслав Линчевателя, когда истек срок его контракта. Один раз в жизни ты признал-таки этот факт. – Тира покачала головой. – Ты достаточно хитер, чтобы понимать, что вождь должен прислушиваться к своему народу, но ты позволил их чувствам и впечатлениям влиять на твои. Из-за их ненависти к наемникам твое недоброжелательное отношение к ним, казалось, усугубилось. Ты стал главным поборником необходимости приносить жертвы во имя нашей неокрепшей нации и стал образцом для всякого, кто был горд последовать твоему примеру. К сожалению, ты получал удовольствие от того, что этот символ извратили. – Она указала на рубец на левой щеке его лица. – Молодые парни и девушки обезображивали свои лица, чтобы походить на тебя, и заявляли о своем желании пожертвовать собой подобно тебе во имя Ганцбурга. – Правой рукой она смахнула слезу со своей безупречно красивой левой щеки. – Я не сделала этого, потому что надеялась, что ты и так знал, как сильно я люблю нашу планету и нашу нацию и поэтому не нуждаюсь в показухе.
Когда Тор Мираборг медленно кивнул, над ним воцарилась атмосфера поражения. «Я предвидел это». Он развернулся на инвалидной коляске лицом к дочери.
– Сейчас ты сказала, что уезжаешь. Как посмотрят люди на то, что моя дочь сбежала от меня?
– Не бойся, отец. Ты будешь гордиться мной. – Она распрямилась. – Я обратилась с просьбой, которую удовлетворили, о переводе в Первый драгунский полк Расалхага.
Некое подобие улыбки мелькнуло на губах ее отца.
– Почетная гвардия принца... Тира торжественно кивнула.
– Продвижение по службе, которым ты можешь гордиться. И вновь ты пожертвовал частью своей жизни во имя лучшего блага Свободной Республики Расалхаг. Аника Дженсен отправляется вместе со мной. – Она бросила взгляд на зеркальные солнцезащитные очки, лежащие на его столе. – Догадываюсь, что ты поставишь на мое место Хансена Куусика.
Тор Мираборг посмотрел на очки и стыдливо опустил глаза.
– Ты когда-нибудь вернешься домой?
«Твой дом там, где твое сердце», – подумала Тира и вздрогнула, осознав, что больше не считает Ганцбург своим домом.
– Не знаю. Мне надо о многом подумать и многое увидеть. Возможно, когда-нибудь ты поймешь.
Она ждала, что скажет отец, но эмоции, отразившиеся на его лице, говорили сами за себя. Он пристально посмотрел на дочь, затем закрыл глаза и развернул инвалидную коляску так, чтобы она не увидела его слез.
Сжигая последний мост, связывавший ее с Ганцбургом, дочь Железного Ярла покинула планету, на которой родилась.
Эдо, Залив Черепах, округ Пешт,
Синдикат Драконов
1 июня 3049 г.
Тай-и Шин Йодама сорвал с плеча вещевой мешок и швырнул на железную койку-развалюху, пружины которой визгливо заскрипели, словно протестуя. Кашира Кендзи Йамашима тревожно поднял глаза.
– Сумимасен, Йодама-сан, – произнес он. – Тай-и Бафорд предпочитал койку... – Он дернул плечами, демонстрируя неприязнь к прежнему хозяину комнаты со стенами пепельного цвета. – Если желаете, я достану для вас подходящий матрас.
