За спиной Граймса открылась дверь. Но он не оглянулся, даже когда тяжелые руки легли ему на плечи.
— Вышло именно так, как я опасался, мистер Кеннеди, — произнес капитан. — Возьмите мистера Людовика и отведите мичмана в камеру.
— Встретимся на суде, когда вам предъявят обвинение в пиратстве, сэр! гневно воскликнул Граймс.
— Это очень любопытный пункт законодательства, мичман, — отозвался Крейвен. — Особенно с учетом одной записи в бортовом журнале. О том, что вы предприняли попытку бунта.
Нельзя сказать, что в камере было неуютно — но обстановка действовала угнетающе. Стены были обиты мягким материалом: случалось, что во время рейса у пассажиров обострялись всевозможные фобии и мании, в том числе агрессивные. Эта обивка служила скорее целям безопасности, нежели комфорта. Граймса пока не считали сумасшедшим — по крайней мере, с точки зрения медицины, а посему предоставили самому заботиться о своих телесных нуждах. В его распоряжении был маленький туалет. Строго в определенное время раздавался звонок, и в специальном люке, утопленном в мягкую стену, появлялся контейнер с едой. Также ему разрешили читать — правда, выбор литературы был ограничен. Судя по всему, ее присылала Джейн Пентекост. В основном это были памфлеты некоей организации, именующей себя «Партией независимости Приграничья». Призывы к оружию, больше похожие на истерические вопли, действовали удручающе — но еще большее уныние наводили колонки статистики. Экономика никогда не входила в число его любимых дисциплин.
Он спал, в назначенное время ел, медленно и тщательно производил гигиенические процедуры, что напоминало отправление какого-то странного ритуала, читал — вернее, пытался читать. И все время прислушивался к звукам и ощущениям. Он должен был знать, какие маневры в данный момент совершает судно.
Вскоре после его ареста остановили Движитель Манншенна. Это вызвало обычное чувство дезориентации во времени и пространстве. Потом прозвучал предупредительный сигнал об ускорении, — в камере был интерком — и Граймс, хотя это могло показаться ненужным, пристегнулся ремнями к койке. Вот заработали направляющие гироскопы, и он ощутил действие центробежных сил судно ложилось на новый курс. Глухо заурчал реактивный двигатель, появилась искусственная гравитация. При иных обстоятельствах такой расход реактивного топлива можно было назвать по меньше мере безрассудным.
И вдруг стало тихо. Снова исчезло тяготение, и почти тут же пронзительно взвыл Движитель. Граймс не помнил, чтобы когда-нибудь этот звук был таким тонким, а тошнотворное чувство дезориентации длилось так долго.
А потом долгие дни — ничего.
Он съедал пищу, которая появлялась в окошке. Каждое утро — часы позволяли отслеживать смену дня и ночи — он принимал душ и наносил на лицо крем-депилятор. Он попробовал заниматься гимнастикой, но в камере, где все поверхности были мягкими, в невесомости, без тренажеров это оказалось затруднительным. Попытки снова обратиться к литературе вызвали лишь тошноту: в сравнении с этой писаниной телефонный справочник показался бы шедевром беллетристики. Граймс не считал себя общительным человеком, но отсутствие собеседников — и вообще людей — его удручало.
В какой-то момент Граймс почувствовал, что начинается новый маневр. Тоскливое однообразие длилось слишком долго, и любая перемена была в радость. На этот раз не было ни урчания направляющих гироскопов, ни рева реактивного двигателя — лишь заунывно пел Движитель Манншенна. Звук становился то выше, то ниже: механик менял уровень темпоральной прецессии. Десятки секунд, секунды, микросекунды…
Затем и это прекратилось.
Корабль слегка вздрогнул — один раз, второй.
Граймс словно наяву увидел пуск двух швартовых ракет — одна с носа, вторая с кормы. Каждая снабжена мощными электромагнитами, а за ними тянутся фатомы[9] тонкого, но чрезвычайно прочного троса. Такое оборудование стояло почти на всех торговых судах, хотя применялось редко — в отличие от военных кораблей. Но Крейвен — капитан запаса, а значит, имеет богатый опыт подобных маневров.
По корпусу корабля вновь пробежала дрожь — на этот раз весьма заметная.
Значит, рандеву состоялось. Еще раньше «Дельта Ориона» и «Эпсилон Секстана» синхронизировали уровни прецессии. Теперь суда связаны друг с другом спасательными тросами и вместе несутся сквозь бесконечную тьму.
И еще это значит, что выжившие уже почти наверняка на борту «Делии О’Райан». Их вытаскивают из провонявших потом и кровью скафандров, а они рассказывают Крейвену и офицерам о нападении и о том, что за этим последовало. Граймс представлял их себе так ясно, словно это происходило у него на глазах. А сварщики и механики сейчас копошатся вокруг пробоин, из горелок вырывается ослепительное пламя, отрезая не слишком ценные панели и приваривая заплаты. В точности как в «Инструкции по ликвидации повреждений». Несомненно, в свое время капитан Крейвен тоже уделил этому опусу должное внимание.
А что с грузом ФИКС, за которое Граймс отвечает перед своей службой? Корабль то и дело вздрагивал — это работали транспортеры и краны. Линдисфарн — первый пункт маршрута «Дельты Ориона», а оборудование Исследовательской службы — основной груз. Но что он, мичман Джон Граймс, может сделать?
Ничего, ровным счетом ничего. И есть ли у него законные основания противодействовать капитану? В этой маленькой лужице он всего лишь маленькая лягушка… а Крейвен объяснил, кто здесь самая большая лягушка, и объяснил вполне доходчиво. Надо было больше внимания уделять галактическому законодательству… Правда, Граймс подозревал, что подобную ситуацию вряд ли сможет разрешить даже профессиональный юрист.
Его не оставляло смутное предчувствие: в самом ближайшем будущем — пока еще туманном — ему понадобятся все телесные и душевные силы. Граймс пристегнулся к койке и решил хотя бы во сне забыть о тревогах. В Академии он прослушал (хотя и не слишком внимательно) курс психологии, а посему знал, что это не более чем стремление вернуться в материнскую утробу. Но перед тем как плавно погрузиться в неглубокий сон, он пожал плечами и подумал: «Ну и что?»
Он проснулся словно от толчка.
У его койки стояла Джейн Пентекост и смотрела на него сверху вниз.
— Заходи, — сказал он. — Стучать не обязательно. Полюбуйся, какая у нас нищета. А вообще это Дом Свободы: можешь обзывать кота ублюдком и, кажется, плевать на ковер.
— Не смешно, — ответила она.
— Верю. Даже я, когда впервые это услышал, смог удержаться от катания по полу и смеховой истерики.
