уткнулся чужой перст. А затем ответным жестом упер детский худой пальчик в округлый упругий живот кузнеца. — Epimos!
Услышав из детских уст свое имя, звероподобный гигант откровенно разрыдался и прижал меня к себе так сильно, что я при всем своем желании не смог бы вырваться из этих объятий, преисполненных звериной мощи. Когда железные тиски разомкнулись, и я снова обрел способность дышать, отец Данмара сказал мне что-то без сомнения ободрительное. Но я, ясное дело, его опять не понял.
И только с этого момента, можно сказать, я полноценно начал познавать совершенно новый для себя мир. Пусть только в пределах небольшого домика и его двора, но с чего-то ведь надо же было начинать. Перво-наперво я заново учился ходить и говорить, искренне радуясь каждому своему маленькому успеху. Ведь мне доходчиво объяснили в Преисподней, что жизнь слишком быстротечна, и раз уж мне предстоит в скором времени вернуться обратно в ад, то могу я получить от такого мимолетного перерыва хоть немного удовольствия?
Спустя некоторое время ходьба покорилась мне без особых проблем. Просто потому что мне не требовались в этом деле помощники, и я прекрасно справлялся с этой задачей в одиночку. А вот изучение языка продвигалось со скрипом. Отец Данмара, как вы поняли, был кузнецом, соответственно, большую часть времени проводил у горна и наковальни. И мне волей-неволей приходилось обретаться неподалеку от него, чтобы слушать и запоминать его речь. В конечном итоге я довольно быстро выучил множество новых слов, вот только проблемой стало, что все они были связаны с ремеслом Эпимоса. Металл, молот, угли, заклепки, щипцы и прочее-прочее-прочее. А вот в остальных сферах жизни мой словарный запас оставался чрезвычайно бедным. Наверное даже хуже, чем у трехлетнего ребенка.
Но шли дни, новая информация удивительно быстро укладывалась в моем разуме, и постепенно обширные пробелы в знаниях затягивались, переставая зиять тянущей пустотой. С каждым днем выискивать предметы, названия которым я не знал, становилось все сложнее. Все реже детский пальчик Данмара устремлялся в указующем жесте на что-нибудь новое, и все более подробными и понятными становились для меня ответы кузнеца.
Да, хоть я и обитал в теле мальчика, но воспринимать этого мужчину своим отцом у меня никак не получалось. Ведь как ни крути, а здесь был абсолютным чужаком, шпионом, заброшенным невиданными силами в чужой мир и в чужое тело… Вполне естественно, что никаких теплых чувств у меня ни к кому не возникало. Да и в моих же интересах было, чтоб подобный статус-кво сохранялся и дальше…
Единственное, что я испытывал, так это вину, грызущую меня тупыми зубами, перед невинным ребенком, которого я нагло заменил в его же теле. С моей стороны все выглядело так, будто я ворвался в разум Данмара, а потом вытеснил его, став полноправным хозяином в его голове. И пусть я мог найти себе множество оправданий, заключающихся в том, что это все задумка Дьявола, а я лишь слепая пешка в его руках, но утешало это меня слабо. Хоть я и был грешником, который томился в адском пламени несколько эпох, но злодеем я себя никогда не считал. Даже во время заточения моей души, я как мог старался сохранить остатки хоть что-нибудь человеческого. Я упорно пытался действовать вопреки тому, к чему нас толкали демоны. А тут такое начало… И с этим приходилось как-то мириться.
Но в остальном же, новая жизнь стала для меня чем-то невероятно странным и мистическим. Я все никак не мог привыкнуть к тому, что мне не нужно ежечасно сражаться, выгрызая право на существование у каждого встречного. Я не умел спать, не вскакивая по ночам от ощущения, что меня настигают жестокие демоны. Мне постоянно снились кошмары Преисподней, которые словно полчища ядовитых пауков пытались протиснуться из моих воспоминаний в окружающую меня реальность. Но мой мирок, состоящий пока только из трех комнат небольшого дома и такого же небольшого дворика, сопротивлялся им и оставался островком спокойствия и безмятежности. И на этом островке моя душа нежилась, пытаясь исцелить полученные за столетия боли раны, не веря в свое счастье.
Но время шло, а я никак не мог научиться терпеть кого-либо рядом с собой. Я постоянно вздрагивал от прикосновений отца Данмара и отпрыгивал от него, словно испуганный кот от ушата ледяной воды. Эпимос, первое время, пытался меня успокаивать и насильно заключать в свои объятия, но делал этим только хуже. Один раз его упорство довело до того, что я как-то неосознанно прокусил ему предплечье. Просто обретенные в аду инстинкты оказались сильнее моей воли, и тело сделало все без участия мозга.
Однако за эту мою выходку кузнец не стал меня ругать. Он упрямо списывал все странности моего поведения на пережитую травму, и кровоточащий укус на своей руке воспринял с безропотным смирением. Единственное, что выдало его переживания, это то, что в тот вечер он сильнее обычного упился пахучей брагой и не успел к утру вовремя разжечь свой горн. Хотя до этого момента он держался без выпивки достаточно долго, дней, наверное, десять!
И видит Дьявол, я не хотел поступать с ним так. Просто вечность в Преисподней необратимо перекроила мое сознание. Я не мог разучиться видеть в каждом человеке угрозу, и неизвестно еще сколь долго мне предстоит жить таким пугливым дикарёнком. Столетия истязаний не забываются за несколько месяцев земной жизни… Но все же, я понимал необходимость научиться примерять на себя правильные маски. Окружающие люди должны видеть во мне того, кого я пытался в этом мире заменить. Маленького мальчика Данмара, чья мать обрекла его на вечную борьбу с судьбой, дав столь неподходящее имя.
К чести Эпимоса, он всеми силами пытался показать, что его любовь к сыну не становится слабее несмотря ни на какие мои чудачества. И я пытался отплатить ему хотя бы видимостью того же. В один из множества одинаковых дней мне все же удалось вызвать у кузнеца искреннюю радость. Он столь яро развеселился, что снова попытался полезть ко мне обниматься, но увидев как я весь сжался, в последний момент отдернул могучие руки. Причиной такого бурного восторга было то, что я созрел для того, чтобы попроситься поработать в его кузне. То есть не так, как до этого — стоя в уголке и наблюдая, как великан стучит молотом по раскаленной заготовке, и только лишь
