И в Кузню отвезу, и вообще. Если беда, спасу. Сестру тоже спасем, вдвоем легче. А что? Обычное дело.
Вот, опять она плачет. И светится – аж смотреть больно.
– Ешь колбасу, – говорит. – Любишь колбаску?
Доставайте из погребов,
Подымайте на белый свет
Грозное оружье боев,
Грозную стальную броню!
С древних лет я оружье ковал,
Для мести ожесточал,
Великими чарами заколдовал,
Так и рвется на битву оно…
«Нюргун Боотур Стремительный»
Едем пятый день.
Мюльдюн все время молчит. Если я о чем-то спрашиваю, отвечает: «да», «нет» и «угу». Если этих слов не хватает – вообще не отвечает. На привалах оттаивает, делается настоящим балагуром:
– Костер разведи!
– Воды принеси!
– Садись есть.
– Ложись спать.
– Вставай!
И наконец:
– Сегодня на месте будем.
Я и не думал, что так обрадуюсь. Боязно? Конечно, боязно! Только я уже устал бояться. Страх плечи надавил, я его и скинул.
Лошадей нам дал дядя Сарын. Мой жеребчик, пегий коротышка, послушно следует за вороным здоровилой Мюльдюна. Цок-цок, будто на привязи. Понукать пегого не требуется, остается лишь глазеть по сторонам. Я и глазею – а что прикажете? Головой туда-сюда верчу. Вчера я спросил Мюльдюна, почему мы на облаке прямо в Кузню не полетели? Быстрее же, на облаке-то! «Да», «нет» и «угу» тут не годились, вот брат и промолчал.
Я ему ответ подсказал:
– Ты мне Средний мир хотел показать, да?
– Угу.
Поговорили.
Когда мы из поселка выехали, я всё различия высматривал. Должна же ихняя земля от наших небес чем-то отличаться?! Много не высмотрел, врать не стану. На лугах трава по пояс. Ручей по камушкам звенит. Утки над рекой. Берега в осоке. По склонам гор – сосны да ели. Лиственницы еще. Вершины в дымке тают. Где люди живут, там юрты стоят. Здешние, правда, свои юрты белой глиной не мажут. Нету ее поблизости, вот и не мажут.
Вот скала – черная, блестит сколами.
– Мюльдюн, а Мюльдюн!
– Да?
– У нас на Небе такие скалы есть?
– Угу.
Лес в буреломах, не проберешься. Деревья мхом поросли, сыростью от них тянет. Под деревьями – сумрак, и хрустит в нем. Плохо хрустит, зловеще. Про лес я даже спрашивать не хочу. Зачем нам такие леса? Снова на приволье выехали: уруй-уруй! Речка по порогам скачет, пыль водяная в воздухе висит. Радуги перемигиваются – красота! Рощи березовые, светлые. Реки-змейки: вьются, серебрятся под солнцем. На дубравах шапки кучерявые.
Осьмикрайняя, ты чудо!
Меня как подслушали. Горы сгорбились, присели на корточки. Назвались сопками, подкрались ближе, окружили. Сосны – редкая рыжая щетина. Трава выгорела, пожухла. Облака в ржавчине. И воздух гарью пахнет.
– Мюльдюн, а Мюльдюн!
– Да?
– У нас на Небе такая гарь есть?
– Угу.
Шутит Мюльдюн. Такого у нас на Небесах точно нет!
По берегам ручьев не растет ни былиночки. Вода – бурая мутная жижа. Пузыри лопаются, воняют. Ручьи слились в речку, вдоль нее мы и едем. Река виляет, и впереди, в излучине, нате-здрасте – дом. Ну и дом! Домище, в два раза больше нашего. Сплошные углы, стены громоздятся друг на друга. Сколько их всего? Тридцать? Сорок?! Крыша из железных полос, покрытых окалиной. Уложены полосы вкривь и вкось. Местами окалина, как короста, отвалилась, и под ней тускло блестит металл.
Дом дрожит. Так дрожит горячий воздух в полуденную жару. Постройка то расплывается, то вновь собирается воедино, становясь неправдоподобно четкой. Стены норовят пуститься в пляс, каждая сама по себе. В окнах полыхают отсветы: багровые и синие. Из шестигранной блестящей трубы извергаются клубы густого дыма. Под крышей гремит гром. Лязг, уханье, земля трясется под ногами. Мой пегий беспокоится, стрижет ушами. А вокруг-то, вокруг! Всё измарала жирная копоть. Река несет хлопья сажи. В земле зияют угольные провалы. Дыры, глубокие ямы, а может, пути в Нижний мир, они курятся вонючей дрянью. Из дальних вырываются охристые языки пламени. Темнеет быстро, хотя до вечера еще далеко. Я задираю голову к небу, желая узнать, где сейчас солнце, и едва не вываливаюсь из седла. Солнце скрыли тучи, а небо – серо-стальное колесо! – ой, караул!
– Мюльдюн, а Мюльдюн!
– Да?
– Там наше небо…
– Знаю, – мой брат расщедрился на новое слово.
– Оно вращается!
– Угу.
– Почему?
– Три Мира.
– Что Три Мира?!
– Они тут сходятся.
– Но ведь крутится! Вертится!
– Это обод, – говорит Мюльдюн.
Косится на меня, жалкого балбеса, и уточняет:
– Обод Нижнего неба.
Голова у меня крепкая. Вот, уже не кружится. Но еще долго, не в силах оторвать взгляда, я смотрю на стремительное вращенье небесного обода. Меня засасывает туда – не домой, к папе с мамой, а в кромешную вертлявую прорву. Когда же я возвращаюсь к делам земным, то вижу стократ худшее зрелище.
Ой-боой! Ой-ё-ёй!
От ужасного дома к нам бежит здоровенный черный адьярай!
Плохой адьярай. Плохой адьярай.
Очень плохой адьярай.
Вдвое больше Мюльдюна. Хромает, кособочит. Качается из стороны в сторону. Быстро бежит! Кричит, радуется поживе. Он нас убьет! Он нас съест! Нет, не убьет. Не на тех напал! Мюльдюн-бёгё – силач-боотур! Сейчас он тебе ка-ак даст! Ой! Мюльдюн без оружия. Совсем‑совсем. Ножик – не в счет. Адьярай тоже безоружен. В рукопашную пойдем? Съесть меня хочешь? Ребра вырвать? Колбасу сделать? Я тебя заломаю! Я сильный!
Сильный, кивает мертвец за спиной.
– Эй! Усохни!
– Адьярай! Заломаю!
Не усохну! Я сильный!
– Это не адьярай. Усохни, Юрюн.
Адьярай! Не адьярай? Брат сказал. Мой брат. Смеется. Адьярай смеется. Не адьярай смеется. Хороший? Очень хороший? Рука на плече. Братняя рука. Отдыхай, молчит Мюльдюн. Усыхай. Мюльдюн – старший. Брата надо слушаться.
Я усыхаю.
У чудища две руки. Две ноги. Два глаза. Под глазами – мешки. Синие, набрякшие. Нет, не адьярай – те одноногие, однорукие, одноглазые. Человек. Громила. Стоит, хохочет. Нападать раздумал. Есть нас раздумал. Да он, небось, и не собирался!
Черный громила перестал хохотать. Он был не сам по себе черный – закопченный, как и всё вокруг. За год не отмоешь! Я стоял напротив громилы и глупо улыбался. Ну да, стоял. На земле. А что? Обычное дело. Сидел верхом на лошади, а теперь на земле стою. Где мой пегий? Да вот же он! Пляшет шагах в двадцати, фыркает. Когда я вырос для драки, ноги из стремян выскользнули и в землю уперлись. А жеребчик, не будь дурак, из-под меня вывернулся и ускакал.
Ничего себе я расширился!
– Это брат, что ли? – спросил громила у Мюльдюна.
– Брат.
– Разве ж это брат? – возмутился громила.
Он явно расстроился.
– Брат! – Мюльдюн сделался чуточку больше.
Что значит: «брат – не брат»?! Брат я Мюльдюну. Родной! Единственный! Роднее не бывает. Или не единственный? Сперва Омогой, теперь этот черный…
– Мне доложили, ты брата везешь. Я обрадовался. Вот, думаю, наконец-то! Давно с ним поработать мечтал…
– Это мой брат, – с нажимом сказал Мюльдюн. – Юрюн Уолан.
Он дождался, пока громила прожует обиду, и повернулся ко мне:
– А это, Юрюн, мастер Кытай Бахсы.
– Кузнец? – ахнул я.
– Угу.
Вот это да! Выходит, мы уже приехали? Жуткий дом-гром – знаменитая Кузня?! А копчёный громила… Одеждой кузнецу служил промасленный фартук из толстой бычьей кожи, надетый прямо на голое тело. Таким фартуком шалаш накрывать, от ливня. С трех быков шкуры содрали, или даже с четырех. На фартуке темнели многочисленные пропалины. Голые плечи кузнеца были изуродованы шрамами от ожогов. Под слоем копоти, и то видно. Предплечья – тоже. Ох, и руки у него! Ручищи! Жилами перевиты; кожа – кора, пальцы – сучья…
– Здравствуйте, мастер Кытай! – опомнился я.
Кузнец изучал меня с ног до головы. Так охотник, мечтавший добыть лося, уговаривает себя, что тощий заяц – вполне годная добыча.
– Всё ли у вас хорошо? Все ли здоровы?
– Всё, – ухнул кузнец. На вид он был мрачней ночи. – У меня всё хорошо.
Словно подтверждая сказанное мастером Кытаем, из-под земли ударил вопль:
– Аай-аайбын! Ыый-ыыйбын!
– Что это?! – подпрыгнул я.
– Аай-аайбын!
В недрах что-то шмякнулось. Земля под ногами ощутимо качнулась:
– Ыый-ыыйбын!
– Уймись! – гневно откликнулся старушечий голос. – Не беснуйся!
– Ыыыыы-ый!
– Запру!
И снова – шмяк!
– Аай-аайбын!
– Запру! Запру окаянную!
– Это старуха моя, – с отменным равнодушием сообщил кузнец. – Дочку вразумляет. Ну что, гости дорогие? Айда в дом?
– Доспех подбирать? – не выдержал я. – Правда, мастер Кытай?
– Да уж подберем…
– Шлем? Меч?
– Да хоть зубочистку…
Он побрел к Кузне, нимало не интересуясь, следуем мы за ним или нет. Налетел порыв
