– Что ж ты столько сил потратил, чтобы добраться до инструмента, а, Умка? – спросил Мангуст, ступив на последний лестничный марш. Теперь их с Сергеевым разделяло от силы пятнадцать шагов, и Михаил уже прекрасно видел не только серое от усталости и боли лицо бывшего куратора, но и два сгустка тьмы, скользящие за Мангустом вдоль стен. Еще двое из мангустовской гвардии – персональные ниндзя с короткими автоматами в руках. Вот и тот самый стилет…
– Зачем тебе ломать молоток, тем более что его и без тебя сломают? Лез бы грызть глотку тем, кого считаешь главными, а не клал жизнь на то, чтобы сожрать пешку! Или кишка тонка? Ты снова несешь бред, Михаил Александрович! Снова пытаешься сделать вид, что кроме тебя и твоего дохлого Санчо Панса, в мире нет ни одного порядочного человека. В чем ты меня обвиняешь? В том, что я снова подставил плечо своей стране? Так я и твоей новой родине его подставил! Ты что, думаешь, что по ту сторону границы не было заинтересованных в таком ходе событий?
Мангуст показал зубы – из серой мглы на Сергеева оскалился пес-призрак.
– Не будь наивным! Были, конечно же! Те, кто опоздал к переделу 90-х, те, кого бортанули в 94-ом, те, кто опоздал к пирогу в 99-ом, неудачники 2004-го… Да сколько там всех, кто слюни роняет при одной мысли о власти! А сейчас – новый передел, значит, новые возможности сунуть рыло в кормушку! Да, я, Умка – волшебник! Добрый Хоттабыч, а ты меня все убить пытаешься!
У Сергеева стал в горле ком. Он детально не представлял себе размеров произошедшего на Украине, но и того, что он знал, хватало, чтобы перекоситься от ненависти.
– Там погибли люди, Мангуст! – Выдавил он через силу сквозь окаменевшие вдруг голосовые связки. – Понимаешь, люди! Ты же не сволочь даже, ты нелюдь… Как ты стал таким? Да если бы я знал, что ты сделаешь, я бы тебя кончил еще в первый день…
– Да неужто? – искренне развеселился Андрей Алексеевич. – Ой, сомневаюсь я, Мишенька, сомневаюсь! Я-то помню, каким ты был в свой первый день! Перепуганный воробушек – смотреть и смешно, и жалко. Сиротинушка с красными глазками… И из вот той задроченной птички какого орла взрастили! На радость отечеству, на страх врагам! Умка, ты хоть совесть бы имел! Сколько у тебя покойников на счету? Сто? Двести? Больше? Что ты мне всё втираешь, салага, про совесть и про гуманизм? Убил бы он меня! Да ты мне всю жизнь в рот смотрел, пока не вырос и крыша у тебя не уехала! Святая невинность, блядь, сопли развел! На кого ты хвост поднимаешь? Что ты знаешь? Что я сделал? Что у тебя есть кроме домыслов? То ты носился со своей записью, как девка с целкой, и не понимал, что в сравнении со всем, что творится у вас в курятнике, твой компромат – что петросянские шутки – не смешно и никому не интересно. Но людей обидел, просьбу не выполнил! Что это добавило тебе, кроме неприятностей? Ничего! Кто тебе спасибо сказал? Да никто! Скажешь, твои шефы тебя спасать бросились? Никто и пальцем не пошевелил! Кто ты для них? Пария! Ассенизатор, делающий грязную работу! Так ты под нее и заточен, кадет, и ничего другого делать не умеешь! Только мы тебя, неблагодарного, ценим, а ты нам в лицо плюёшь! Скажи спасибо, что не пристрелили, а ведь могли! И тебя, и Викторию Андроновну твою, и девку ее… На «раз» ведь могли, как два пальца об асфальт! Твои сослуживцы бывшие приехали бы и кончили бы всех за день! Ты ведь знаешь, как это делается, да, Мишенька?
Сгусток тьмы за его спиной шевельнулся и Сергеев, на доли секунды опережая короткую прицельную очередь, прянул за колонну. Пули высекли искры из мрамора, застрочил второй автомат, но Умка уже несся в темноту положившись на инстинкты и удачу, потому что более надеяться было не на что. Он спиной ощущал троицу бросившуюся за ним в погоню: Мангуста он практически не слышал. Даже раненым куратор издавал куда меньше шума, чем двое его телохранителей – все-таки выучка у ребят была не та! Сергеевские однокашники скользили бы призраками, а не топотали, как испуганные носороги. Перед самым краем платформы Михаил прыгнул, переворачиваясь в воздухе на спину, заскользил плечами по жирной грязевой пленке и, поймав на мушку темный силуэт, выскочивший на открытое пространство, послал в него две последние пули из трофейного «Макара».
Потом платформа кончилась, и Сергеев обрушился затылком в воду, крутнулся угрем, подныривая под край перрона, и побежал, выставив из воды часть лица – бетонная кромка скрывала его от пуль, полосовавших грязный поток. Били из одного ствола, и Умка понял, что все-таки попал и одним «ниндзя» стало меньше. Он бежал не оглядываясь, пока едва не разбил себе лоб о железную лесенку, закрывавшую ход в тоннель. Умка потерял темп, едва не упал, но выровнялся, выскочил на шпалы, семеня, словно иноходец, и тут в воду в полуметре за ним обрушился Мангуст. Сергеев не видел лица нападавшего, он, вообще, услышал только всплеск, но знал, что это прыгнул настоящий волк, и что надо не бежать, а сражаться, потому, что бежать уже некуда. Он нырнул в мутный водоворот, меняя направление движения на 180 градусов, досконально представляя себе, как замер на месте промахнувшийся Мангуст: с раскинутыми руками, раскоряченный в своей непонятной вьетнамской боевой позе, и понял, что у куратора только нож – любимое оружие, которое Андрей Алексеевич оставлял на десерт.
Задержав дыхание, Умка медленно выскользнул из воды – не весь, а ровно до уровня глаз и завис против течения, касаясь шпал носками ботинок, словно притаившийся в засаде аллигатор. В тоннеле было значительно темнее, чем на платформе, но они схватились практически рядом со станцией, и серый свет московской непогоды размешивал непроглядную темноту подземелья.
Мангуст действительно стоял в раскорячку в нескольких метрах от Сергеева, как Умка себе и представлял, только поднята вверх у него была одна рука – вторая так и свисала вдоль туловища плетью. И еще: в отличие от воображаемого, настоящий Андрей Алексеевич медленно, словно локатор, поворачивался вокруг своей оси. В здоровой руке он сжимал нож, но лезвие его было абсолютно черным – на стали не играли отблески неверного света. Сергеев знал это оружие – кривой, загнутый полумесяцем клинок с двумя режущими кромками бритвенной остроты – Мангуст привез его из Индонезии много лет назад и на спор легко рассекал им подброшенный металлический рубль.
Вода с журчанием обтекала сухощавое тело куратора – звук был отчетливо слышен, несмотря на могучее гудение, раздававшееся из темного жерла туннеля. Там, в нескольких сонях метров, в неспешное течение грязной воды вливались несколько бурных потоков из соседних веток. Здесь же было сравнительно тихо, и Сергеев понял, что Мангуст, зная, что Умка не станет фыркать и отплевываться в момент выныривания, все же, скорее всего, старается сориентироваться по звуку: изменения фона можно было расслышать. Словно в ответ на мысли бывшего кадета, Мангуст вдруг прянул в сторону, качнулся, рука его, сорвавшись с места, описала дугу, и Умка едва успел рухнуть на спину, отдаваясь течению – черный, кривой, как львиный коготь, клинок просвистел в сантиметрах от его лица и едва не вспорол шею и грудь. На вторую атаку Сергеев не успел среагировать, он еще и не вынырнул, когда почувствовал касание к предплечью и легкое жжение от бицепса к плечу. Михаил забился, словно пойманная рыба, исполнил под водой замысловатый кульбит, нырнул и поплыл по течению над самыми шпалами, стараясь не появляться на поверхности так долго, сколько хватало сил, старательно загребая мутное месиво здоровой правой и стремительно немеющей левой рукой.
