Вдруг она увидела, как из храма выскочила маленькая фигурка и помчалась что есть мочи в сторону реки.
― Трус, ты не уйдешь! — воскликнула жрица. — Никому не избежать гнева Немезиды, нечестивец!
За спиной у нее выросли два гигантских крыла, и Светлана с легкостью поднялась в воздух. Это было жутко и одновременно прекрасно.
Человек мчался по незнакомой дороге, а за ним по пятам следовала огромная черная Светланина тень. Человечек, оглядываясь, пытался оторваться от погони, но жрица без особого труда настигала жертву.
Вдруг несчастный поскользнулся и распластался в пыли. Издав победный крик, Светлана стремительным ястребом бросилась вниз.
― Не надо, — завизжал грешник, перевернувшись на спину и вытянув руку перед собой. — Не надо!
Но разве мольба о пощаде может смягчить наказание?! Острыми когтями жрица вцепилась в глотку труса. Человек хрипел, пытался вырваться, яростно сучил ногами, бил Светлану по груди, но все было тщетно.
И вдруг раздался громовой хохот. Светлана подняла голову и увидела Лёню. Молодого, красивого, такого, каким он ей запомнился в их первую встречу. Вот только выглядел он намного уверенней в себе, чем двадцать с лишним лет назад, в глазах отсутствовала застенчивость, но было нечто иное, жуткое, холодный огонь или пылающий лед...
― Как ты смеешь веселиться?! — оскалилась Светлана. — Я карающая длань Немезиды!
― Правда? — снова засмеялся Дрожжин. — Я тоже судья. Но это вовсе не отменяет человеческую глупость. Ведь так, Лисёнок?
Светлана почувствовала, как кто-то копошится у нее под ногами и посмотрела вниз.
― Мама, — пролепетал Артур посиневшими губами. — Зачем ты меня?
Лицо сына было мертвенно бледным, на шее бурели следы от пальцев, глаза провалились в огромные черные синяки, а зрачки... зрачки оказались кошачьими...
Жрица, отдернув руки, закричала. Вот именно этот крик и разбудил ее.
Светлана встала, подошла к окну. В теле ощущалась ломота, будто его до синяков колотили обухом мясницкого топора.
«Наверное, это старость», — подумала женщина и, поморщившись, потянулась.
― Да, я старею, — произнесла она негромко, взяла зеркало и всмотрелась в свое отражение, подмечая новые признаки увядания. Потом Верховная жрица скинула с себя влажную кружевную сорочку, произведенную еще до Коллапса, и стала осматривать тело.
― Я была другой, — прошептала она, касаясь бедер кончиками пальцев, — я была совершенно другой. Но сколько же мне лет, нет еще и сорока... Разве же это много?
Она провела ладонью по животу, дотронулась до левой груди, разделенной на неравные доли толстым шрамом.
«Священные воды Миуса, почему зверь не убил меня тогда?»
Верховная жрица сильнее сдавила кожу. Почувствовав резкую боль, она разжала пальцы и отвернулась. Постояв несколько минут, женщина оделась.
К сторожевой вышке у восточных ворот Светлана и разводящий караулы подошли одновременно.
― Верховная жрица? — удивился он. — Что-то произошло?
Женщина, ничего не ответив, посмотрела на воина, будто видела его насквозь, отчего тот заерзал, не понимая свою вину.
― Я хочу заступить на пост.
― Но это не совсем по уставу, — разводящий потер лицо, — хотя, конечно, вы имеете право...
― Вот и отлично, — холодно проговорила жрица. — Я заступлю на центральный пост, а вы, как положено по уставу, запишите это куда положено по уставу.
― А тот солдат, вместо которого вы будете? — не отступал воин. — Вы разрешите ему быть на вышке?
― Он мне не нужен, — нахмурилась женщина. — Я сама справлюсь.
― Ну, как скажете, — пожал плечами вояка, удивляясь дурацким капризам вышестоящих и решив, что поставит солдата караулить внизу, просто на всякий случай.
* * *
Прошло больше шести часов, с тех пор как Светлана поднялась на вышку возле Центральных ворот. Ближе к вечеру августовский зной накрыл землю тяжелым душным покрывалом. Неподвижный воздух делал жару совершенно невыносимой, однако жрица будто не замечала пекла, и даже маленькую фляжку с водой, которую принесла с собой, она опустошила лишь наполовину. Женщина всматривалась вдаль, но в степи было пусто; изредка между кустарниками появлялось небольшое стадо овец, охраняемое несколькими пастухами и собаками. Над Азовским морем виднелись черные точки: молодняк птеродактилей высматривал рыбу.
Скоро должны были смениться посты, а отряд, ушедший в таганрогский поход, все не показывался, хотя по расчетам, солдаты должны были вернуться в Лакедемон еще вчера, или хотя бы прислать кого-нибудь с известием о победе.
Тревога в душе Светланы нарастала, и в какой-то момент достигла своего пика, превратившись в самоистязающее желание броситься с вышки вниз, чтобы больше никогда не видеть ни сына, ни мужа, ни Анатолия Алфераки, никого другого. Остановила женщину только мысль о той уродливой куче окровавленных костей, в которую она превратится, и какое это будет развлечение для охающих и ахающих сограждан. Но если бы была возможность стереть с лица земли весь Лакедемон, весь абсурдный мир и остаться одной на каком-нибудь необитаемом острове без мутантов и вечного военного положения, но главное — без людей, то на это Верховная жрица с радостью бы согласилась. Как прекрасно было бы оказаться там, где нет любопытствующей тупости, глупых условностей, черной человеческой зависти и не менее черного лизоблюдства, там, где не нужно огораживаться непробиваемым забором высокого статуса. С тех пор, как она убила лютоволка, быть Верховной жрицей для Светланы означало лишь благостную возможность ограничить общение с окружающими людьми, а вовсе не возвыситься над ними, как думали некоторые.
Уже несколько часов злое предчувствие томило женщину: война могла принести ветер перемен, который сметет толстый слой пепла с ее души, разрушит стены, защищающие от внешнего мира, заставит все измениться...
Вдруг в колеблющемся мареве горизонта Светлана заметила столбик пыли. Она схватила бинокль, который был на каждой вышке, но смогла рассмотреть лишь неясное движение: кто-то брел по дороге в сторону Лакедемона. Сердце женщины забилось, лицо охватил жар. Пытаясь взять себя в руки, она прикрыла веки, отшатнулась от ограждения и задержала дыхание, пока не почувствовала гулкие удары пульса в висках, тогда Светлана с жадностью впустила в себя знойный августовский воздух, обжегший горло, и вновь посмотрела в бинокль.
