– Сволочь! Какая же ты сволочь! – Серые глаза Кэтрин блестели бриллиантами слез, а под левым у нее красовался добротный сочно-фиолетовый синяк – мой вынужденный прощальный подарок. – Знал бы ты, с каким удовольствием я свернула бы сейчас твой уродливый нос, но, вижу, кто-то меня опередил! Ну подожди, встанешь на ноги... Что там у тебя? – Она профессиональным взглядом оценила обработанное русским медиком ранение. – Подлез-таки куда не следовало! Ну ничего, это не смертельно – оклемаешься!..
– Да, Эрик, – вторил за ней Кеннет, – а мы уж и не надеялись... Это все Саламандра! Ты не поверишь – она у русских всю базу на уши поставила! Командира их чуть не отлупила! Сидите, кричит, тут расслабляетесь, а на вашу страну уже враг полчищами так и рвется, и лишь несколько храбрых парней из числа сочувствующих вашему князю защищают рубежи.
– Потом, старина, – протестующее подняв руку, перебил его я. – Все потом... Дети в порядке?
– Да, добрались мы без проблем...
– Ну и славно... Значит, все не зря...
– Еще бы, Эрик! Само собой, не зря! А русские классные ребята! Помочь – это они всегда пожалуйста! Стрекозу завели и вперед, только свист по ушам... Где, спрашивают, тут хорошие парни, а где плохие, чтобы нам ненароком не перепутать... Но видели бы вы свои рожи сверху! Это было что-то! Я подумал, Черпак от страха вообще дал дуба! Хорошо, хоть ума хватило не стрелять по нам!..
Винтокрыл качнулся и взлетел, отчего у меня слегка заложило уши, а затем душа моя тоже воспарила вслед за ним куда-то ввысь, поскольку выпал из нее только что гигантский серый камень, давивший последний месяц тяжким грузом и выжавший оттуда все соки.
Потонувшая сегодня в потоках крови застава исчезла где-то под нами, да и сам перешеек превратился в длинную, не шире поясного ремня, неровную линию, обрамленную с обеих сторон незамутненными водами Глаз Дьявола.
Полет в нескольких сотнях метров от земли – незабываемое зрелище, но я был ослаблен настолько, что насладиться им уже не смог, так как почти сразу же впал в умиротворенное расслабляющее забытье. Последнее, что я запомнил из этого полета, были ласковые руки Кэтрин, бережно положившие мою голову к себе на колени и принявшиеся заботливо вытирать с моего лица полотенцем копоть, грязь и запекшиеся брызги крови...
«Вот что напишите в память обо мне:
Здесь он лежит, где хотел он лежать;
Домой вернулся моряк, домой вернулся он с моря,
И охотник вернулся с холмов».
Р. Л. Стивенсон. «Реквием»
Князь Сергей посетил нас на следующий день в Петропавловской крепости, куда нашу группу беженцев под усиленной охраной доставила все та же винтокрылая машина («Вертолет, темнота ты святоевропейская! – со знающим видом проинформировал меня Михаил, красуясь поверх простыней свеженаложенным гипсом. – Запомни: вертолет – это секретное оружие и национальная гордость русских!» Сам он узнал, как называется эта «национальная гордость», лишь полчаса назад от гипсующего ему ногу медика, заодно выменяв у того на форменный ремень Охотника лишний укол морфия).
Князь явился прямо в нашу палату лазарета этой древнерусской тюрьмы, чьи неприступные стены омывались водами Финского залива уже много-много веков.
Не сказать, что этот сухощавый пятидесятилетний человек оказался рад нашей компании, однако тон его был дружелюбным.
– Уж и не знаю, какой черт дернул меня связаться с Жан-Пьером, – проговорил он то ли шутя, то ли серьезно. – Группа спасения вернулась потрепанная и ни с чем, оставив своих людей умирать на чужой территории, а тут еще ваша заварушка по мою сторону границы... Эх, бросил я своему соседу в огород хороший камень; теперь того и гляди, чтобы он меня в ответ булыжниками не закидал.
– Вернете нас назад? – опасливо поинтересовался я, еще не отошедший от наркоза – утром мне извлекли злосчастную пулю да малость подштопали где это требовалось.
– И что подумают обо мне мои подданные? – Князь обиженно посмотрел на меня. – Что я предал взывавших ко мне о спасении? Нет, не верну; на этот счет не волнуйтесь. Посижу, пораскину мозгами, что с вами делать и куда вас, бедных... как это... словечко такое древнее...
– Диссидентов? – высказал предположение очкастый секретарь князя.
– ...Во, верно – диссидентов... И куда вас, диссидентов, пристроить. Превелико ценю ваше желание стать гражданами России, но для начала дам вам испытательный срок, уж не обессудьте. Ситуация, как говорится, из ряда вон...
Пока я через Михаила беседовал с князем, магистр Конрад с соседней койки настойчиво строил мне глазки, намекая о данном ему мной обещании. Его честь возлежал сейчас на матрасе лицом вниз, невежливо выставив в сторону Светлейшего князя свой ненароком поврежденный Гюнтером амортизатор сидячего положения. Разумеется, я не забыл и о нашем «маленьком большом друге», потому все сделал так, как он и просил: дескать, магистр Конрад точно такой же отщепенец, как и я сам. Гюнтер во время этой моей речи осуждающе сверлил меня угрюмым взглядом из-под забинтованного лба...
Князь еще немного порасспрашивал нас о том о сем, но, видя наше состояние, особо допекать не стал. Сказав на прощание «выздоравливайте», он удалился, но прежде чем откланяться, распорядился забрать Конрада с собой в более приличествующие такому титулованному перебежчику условия.
Разумеется, Кэтрин и детей никто в Петропавловскую крепость заточать и не подумал. По прибытии в Петербург их сразу же перевезли в княжеский дворец, носящий странное название – Зимний. Там, под бдительным оком дворцовых гвардейцев им предстояло провести некоторое время, пока страсти вокруг нашего побега немного не поулягутся (кто знает, насколько обозлился Орден – эта организация при желании может дотянуться до своих врагов везде, даже в России).
Кеннета и его банду отпустили еще на пограничной базе, сказав примерно следующее: «Дуйте-ка отсюда, да поживее! Нам тут своего двухколесного сброда хватает, чтобы еще со святоевропейским возиться...» Естественно, дважды повторять это Оборотню не потребовалось...
Не считая трех недель лазарета, почти два месяца не видели мы белого света, сидя в камере Петропавловской крепости. И все же таких счастливых узников за время своего существования эта крепость, наверное, помнила мало. Да и условия нашего содержания были более комфортными по сравнению с российскими арестантами – как-никак, но статус гостей требовал.
Через три дня нахождения в нашей общей камере я уже всерьез решил попроситься в одиночную, поскольку общество Михаила, ставшего и вовсе невыносимым из-за замкнутого пространства и больной ноги, мучило не меньше инквизиторских пыток. Хорошо хоть любитель тишины Гюнтер нашел в конце концов на него управу, ополовинивая обеденные порции калеки, если тот упрямо игнорировал его требования закрыть рот.
