Умники из отдела психологии решили, что временная потеря конечностей нанесла серьезную травму психике офицера и для полевых операций Хокусай уже не пригоден. Только для руководства этими самыми операциями. В строгом соответствии с патологическим правилом: «Кто может делать, делает; кто не может — учит, как делать; кто не может ни делать, ни учить, учит, как учить».
Так и стал подполковник Хокусай координатором Хокусаем. Склонен думать, что он не слишком радовался повышению.
Не больше, чем я, когда получил наконец возможность обмыть свои майорские эполеты. И отбыть в отпуск.
Одно утешение: в Санкт-Петербурге стоял славный месяц июнь, а дома я действительно не был давно. Три года.
Глава шестая
ДЫМ ОТЕЧЕСТВА
Артём Грива
Да, все верно, дома я не был уже года три. Со времени референдума по поводу переноса столицы из Москвы в Санкт-Петербург. Бредовая идея, порожденная московскими финансистами, надеявшимися вывести из-под удара «ифрита» свои вотчины. Кто-то из прикормленных академиков родил «свежую» мысль, что «феномен спонтанной деструкции» чаще проявляется в официальных столицах, чем в провинциальных городках. Разумеется, я голосовал против переноса. Царский двор и так располагается у нас, в Петергофе, равно как и резиденция патриарха, переместившаяся в Александро-Невскую лавру одновременно с восстановлением монархии.
Зато федеральному правительству, думским законодателям, олигархам и лично господину премьер-министру в Москве самое место. Вместе с прорвой представителей субъектов федерации, товарищей министров, помощников депутатов и прочей шушеры.
Санкт-Петербург дружно голосовал против. Что интересно, против проголосовала и Москва. Вопрос закрыли.
«Северный беркут», гражданское стратосферное «крыло» последней модели за неполных три часа принесшее меня из Токио, плавно опустилось на обожженный пламенем бетон Пулково-3. До́ма!
Пограничник, глянув на данные моей карточки, взял под козырек и осведомился, есть ли у меня багаж, подлежащий специальной охране. Багажа у меня не было вообще, и пограничник, сама любезность (как приятно снова оказаться на Родине!) заказал для меня вертушку из служебного резерва. Движущаяся дорожка неторопливо пронесла меня сквозь анфиладу огромных, почти пустых залов ожидания к шеренге прозрачных капсул-лифтов, один из которых вознес меня на крышу аэропорта. Там с помощью ключа-маячка я отыскал свою вертушку, уселся и скомандовал: «В город. Маршрут позже».
Вертушка плавно, как и подобает гражданской машине, набрала высоту. Проплыли внизу серебристые решетки погодных стабилизаторов.
— Быстрее!
Нырок через мерцающие вуали рекламных гало, стремительный полет над лесным массивом экологической зоны — и прямо перед нами двухсотметровое объемное полотнище: «Санкт-Петербург».
Я дал команду сбросить скорость, врубил гида, начертил пальцем желаемый маршрут на схемокарте и принялся вертеть головой, высматривая перемены.
По счастью, «ифрит» в моем городе пока (постучим то твердому!) не чудил: все дворцы стояли на месте. Гид сообщил: предельную высоту полета опять увеличили. В черте — до восьмидесяти метров. Без визора пешеходы и маленькие городские электромобильчики казались чуть больше насекомых. Вроде бы электромобильчиков стало меньше. А геотермальных вышек в Финском заливе — больше. Последнее — наверняка. Свойство всякой техногенной цивилизации — неуклонный рост потребления энергии.
Кратчайший путь к моему дому пролегал через Центр, но над Обводным каналом гид по крутой восходящей дуге увел вертушку вправо. Центр, еще при жизни моего деда превращенный в исторический комплекс, для личных вертушек заказан. Равно как и для любого частного наземного транспорта, исключая тот, что ходит на четырех ногах. Одно из ярчайших воспоминаний детства — гордо цокающие по мостовым громадные лоснящиеся кони с мешочками под хвостами. Года в два я самостоятельно решил вопрос о назначении этих мешочков и был горд необычайно.
Пиликнул визор. На экранчике прорисовался мой американский дядюшка Фрэнк Разумецки, имеющий два серьезных недостатка: несносную настырность и супружеские отношения с моей троюродной теткой. Впрочем, не будь второго недостатка, первый бы меня тоже не беспокоил.
Когда я «при исполнении», все бытовые звонки фильтруются Службой, в отпуске же — увы!
— Артём! Как ты поживаешь? Нормально? Совсем забыл нас, да? А вот…
Дядюшка Фрэнк нудил минуты две, после чего я его довольно невежливо прервал и отключился, пока он не успел испортить мне удовольствие от возвращения домой.
Приняв на себя управление, я описал полукруг, насладился видом и, уронив вертушку на высоту маковки Исаакиевского собора, послал аппарат на север, в сторону Шуваловского парка. Там располагалось наше «родовое гнездо», двухэтажный коттедж, сварганенный в начале века моим прадедушкой-бандитом. Кроме коттеджа от прадедушки остались коллекция оружия, полуторакилограммовая золотая цепь и около трехсот тысяч долларов, то есть примерно столько, сколько получает стажер «Алладина» в год. Не в долларах, разумеется, а в более твердой валюте. Коллекция оружия по нынешним временам стоит намного дороже, тем более что батя мой, заядлый коллекционер, изрядно ее пополнил. Возможности у него были: известный археолог, связи по всему миру, при деньгах опять же…
Это дядюшка Фрэнк подвиг меня на мысли о деньгах. Их богадельню вот-вот закроют, дядюшка спит и видит в каждом сне мою алладиновскую кредит-карту. И дядюшка Фрэнк с истинно американским простодушием делится своими снами со мной. Не забывая напомнить, как необходим Приют и как трудно приходится «нашим бездомным братьям». Дядя Фрэнк, к счастью, совершенно не представляет специфику моей работы, которая, как правило, заключается в отрывании голов «братьям», не в меру расшалившимся.
Вертушка, разрисованная в стиле жар-птицы (неужели опять вошел в моду?), догнала меня и зависла метрах в десяти.
Опять пиликнул визор. Я инициировал «ограниченный прием». Если это опять дядя Фрэнк…
На дисплее проявилась картинка: симпатичное личико с надписью: «Меня зовут Настя, и я очень люблю танцевать».
Понятно, жар-птица.
— Настя, ты — прелесть, — сказал я. — Но сейчас не могу. Увидимся.
— Увидимся, — ожив, ответило личико, улыбнулось, и «жар-птица» отвалила искать более сговорчивых, а может быть, более молодых людей.
Мелькнули внизу знакомые озера в окружении высоченных многоэтажек, увитых гирляндами висячих садов, с неизменными овальными бассейнами на зеленых лохматых крышах. Я помнил, как их строили. Помнил, как заполняются жилыми сотами металлические каркасы, словно обрастающие плотью скелеты динозавров. Пацанвой мы любили запрыгнуть на транспортер, поднимающий рыхлую, вкусно пахнущую землю, зарыться поглубже, чтоб не заметили и, взлетев вверх, на пятидесятиметровую высоту, выпасть на кучу грунта, а потом удирать со всех ног, пока не прихватили рабочие-операторы. Как нас драли за эти развлечения!
