— Восславим Баала! — одновременно откликнулись все карфагеняне и одна лже–ибарзелианка. Это никого не смутило, многие граждане Ибарзели, Дармании, Итикима и других бывших карфагенских колоний до сих пор поклонялись пуническим богам.
-- Свет к небесам стремится, Солнце над морем встало, даже скоты и птицы славу поют Баалу!
— Слава Баалу!
— Отец наш, пошли нам благополучный полет и защити в долгом пути через твои бесконечные владения!
— Слава Баалу!
— Баал–Халаль, прими эту жертву! Пусть эта кровь насытит тебя, и да не прольется на этом корабле более не капли крови до нашего возвращения домой!
— Слава Баалу!
Один из помощников протянул жрецу большую белоснежную коробку. Офицер Храмовой Службы опустил в нее руки и извлек содержимое. На свет появился упитанный розовый младенец. Очевидно, ребенка недавно покормили, поэтому он не кричал, а только улыбался и стрелял глазами. Капитан присмотрелся; это была девочка.
— Слава Баалу!!! — в очередной раз воскликнул жрец, и снова ему отвечал многоголосый хор. Идол тем временем претерпел трансформацию. Он медленно распахнул огромную пасть, украшенную двумя рядами острых медных зубов. Из пасти метнулся язык пламени. Жрец поднялся по лестнице, осторожно протянул ребенка и опустил его прямо в рот идола. Едва он успел отдернуть руки, как пасть захлопнулась. Криков никто не услышал. Глаза Баала мигнули, гудение силового поля прекратилось на ничтожную долю секунды, но тут же вернулось в прежний режим.
— Слава Баалу! Он принял нашу жертву!
— Слава Баалу!!!
— А это правда, что гесперийцы приносят в жертву 15–16–летних девственниц? — шепнула Гафни, наклонившись к уху капитана.
— Правда, — кивнул Замабал с гримасой отвращения на лице. — Грязные бессердечные варвары!
-- Cui prodest? — спросил Сервилий Кар, проконсул Антиоха. — Кому выгодна эта война?
Сатрап Гераклий только пожал плечами.
Они сидели в том же кабинете, у экрана, на котором красовался голубой диск Александра. Римлянин явился с очередным визитом вежливости. Несмотря на войну, в Солнечной системе продолжали сохраняться Особые Отношения, выгодные всем участникам конфликта.
Римский проконсул был тридцати пяти лет от роду, ненамного моложе Гераклия. («Странно, — подумал сатрап, — мы покорили звезды, но средняя продолжительность жизни почти не изменилась с античных времен. Наверно, это оборотная сторона фалеры, плата за галактическое могущество…») Его профиль можно было лепить на римских монетах. В остальном его внешность являлась весьма заурядной, как и произносимая речь.
— Я могу понять и объяснить войны, бушевавшие на Земли в докосмическую эру, — продолжал римлянин, — но за что мы воюем теперь? За землю и воду? В Галактике тысячи свободных планет, их должно хватить всем! Так почему в космосе до сих пор не воцарился вечный мир?!
— Почему люди не летают? — ответил македонец. — В чем смысл жизни? Кто виноват и что делать?! — одновременно с последним восклицанием он вдавил одну из многочисленных кнопок на своем столе. — Достаточно. Теперь нас не смогут подслушать, да и увидеть тоже. А те, кто попытаются, увидят — или услышат — лишь ту самую запись годичной давности.
Сервилий Кар улыбнулся и покинул свое кресло; Гераклий поднялся ему навстречу. Они крепко обнялись, их губы нашли друг друга и слились в горячем поцелуе.
— Я так соскучился, — прошептал Гераклий, с трудом оторвавшись от своего гостя.
— Я тоже, — отвечал римский офицер. — Я чуть с ума не сошел! Если бы ты только знал…
— Потом, потом, — сатрап Гефестиона крепко схватил своего друга за руку и увлек за собой, в соседнюю комнату…
— А давай плюнем на все и сбежим! — предложил Сервилий полчаса спустя.
— Куда? — грустно спросил Гераклий, изучая потолок.
— Вселенная гораздо больше Святой Троицы. Мы можем попросить — и получить — политическое убежище в целой дюжине галактических держав.
— Во время войны? — прошептал Гераклий. — Предательство…
— Слишком громкое слово, — поморщился римлянин. — Я не предлагаю тебе надеть римскую форму и выдать Сенату все секреты Космократии. И я не собираюсь делать ничего подобного. Сдадим посты заместителям, они только рады будут. На фронтах в нас не нуждаются, — как и македонец, проконсул Антиоха получил свой пост после тяжелого ранения, — Солнечная система как-нибудь обойдется без нас.
— Никогда не вернуться на родину… — продолжал размышлять вслух сатрап Гефестиона.
— Что для тебя родина, Гераклий? Безвоздушное пространство объемом в миллион кубических парсеков? Земля? Македония? Этот богами забытый спутник?
— Я родился на космическом корабле, на полпути между Дарманским и Пуническим Космосом, — признался македонец.
— Ты рассказывал мне об этом. Тогда что тебя держит здесь? — Сервилий Кар приподнялся и уперся локтем в подушку. — Или наша любовь для тебя ничего не значит? Неужели ты будешь скучать по этой дурацкой войне?!
— Нет, — отвечал сатрап Гераклий. — Но я буду скучать по тебе.
ГЛАВА ШЕСТАЯ MEMENTO SERVITUDINEM
Аттилий очнулся в клетке. Судя по всему, клетка находилась в трюме корабля, совершенно пустом. (Хотя здесь могли быть и другие отсеки). К запахам он уже начал привыкать, но здесь они нарушали всякие границы добра и зла. Скафандр и оружие у него отобрали, оставив лишь потертую форму, из чего Аттилий сделал вывод, что никто никому больше не доверяет. Подробное изучение клетки показало полное отсутствие дверей и замков. Такое впечатление, что клетку собрали целиком из толстых титановых прутьев, предварительно засунув в нее пленика. Не сразу, но римский офицер опознал эту загадочную конструкцию. Это было гнусное изобретение африканских работорговцев. В таких клетках перевозили несчастных рабов. В молодости Аттилию довелось послужить на военном звездолете, основной задачей которого была охота на работорговцев. Обычно римляне расстреливали на месте весь экипаж, освобождали рабов — и тут же продавали их на ближайшем римском рынке, тем самым поддерживая на плаву экономику Универсальной Республики.
Время от времени ему приносили еду. Молчаливый желтолицый космонавт проталкивал через прутья несколько пакетов и уходил, не реагируя на вопросы и оскорбительные жесты. Примерно раз в сутки через трюм пропускали поток дистилированной воды, который смывал практически все, кроме самого трибуна Аттилия. Когда это случилось в первый раз, римлянин даже подумал, что его собираются утопить. Запахи, впрочем, никуда не исчезали. Аттилий начал подозревать, что такое состояние атмосферы здесь поддерживается исскуственно.
