понимании слова.
Это давало повод одному насмешнику, не буду приводить его имени, обвинять общество в «раболепии перед эстетикой рабовладения» и называть вкусы большинства лиофилизированными, то есть подвергшимися вакуумной сушке.
Сам же насмешник считал индивидуальность важнее соответствия канонам и принципиально не менял облика, отказываясь избавиться даже от природной плеши. Не буду приводить его имени.
* * *
Взбегая по ступенькам, я поклялся не разыскивать Мод. И в меру сил танцевал, в меру способностей шутил, вдыхал ароматы, пробовал терпкие вина. Топил себя в блесткой атмосфере праздника.
Но с собой я хитрил, точно зная, что долго не вытяну. И вскоре начал ее высматривать, сначала – украдкой, поверх бокала, затем – вполне откровенно, чуть ли не озираясь.
Пришла Оксана.
Она выглядела отдохнувшей, но держалась не вполне уверенно. Галантные кавалеры наперебой бросились ее развлекать.
– Пригласи, – строго сказала Зара.
Я попробовал увильнуть.
– Там и без меня очередь.
– Делай, что говорят.
Зару нельзя назвать умной. Она мудрая. И подозреваю, что от рождения. Вообще ей лучше не сопротивляться, только хуже будет.
Выпал медленный танец.
– Оксана?
– Да, Серж, да.
Мне нравились ее голос, фигура, ее грусть, нежные прикосновения, и, конечно же, ее духи. Было странно, что у такой привлекательной дамы все еще не появился избранник. Так размышлял я, танцуя.
Но как ни приятны объятия, время от времени нужно что-то говорить. В противном случае нетрудно упасть в глазах.
– Признаться, сначала я не поверил в Сумитомову затею, – сказал я. – А у него все получается хорошо.
– Кроме прыжков в воду, – улыбнулась Оксана.
Она повернула пушистую головку.
– Да, очень мило. На поверхности.
– А в глубине?
– В глубине? В глубине нас всех лихорадит.
Меня поразило, что столь молодая женщина, считанные недели пробывшая среди нас, так точно понимает ситуацию.
– Ничего, пройдет, – бодро сказал я. – Не думал, что Сумитомо такой психолог.
– Сумитомо? Серж, ты всегда будешь видеть его таким, каким он захочет выглядеть.
– Демон, что ли?
– Нет, грамотный губернатор.
– Тогда я – зеленый мальчик.
Оксана улыбнулась.
– В чем-то – да. Но в тебе дремлет другая сила.
– Другая?
Оксана неожиданно расстроилась:
– Кошмарное слово…
– Что ты хочешь сказать? – не понял я.
– Пустяки, оставим это. Скажи, у тебя бывал К-инсайт?
– Пренепременно.
– И ты так спокойно об этом говоришь?
– Приходится. Впрочем, как следует, мне еще не перепало. Так, уроки естествознания. Я слышал, ты перевоплотилась в героиню феодальной войны?
– Да. Ее сожгли на костре.
– Вот как…
– Неужели люди были такими? Удивительно.
– Для меня удивительно, что люди перестали быть такими, – сказал я. И мрачно добавил: – Не все, конечно.
Оксана снова улыбнулась.
– Не переживай. Все у тебя будет в порядке. Некоторое время.
– Спасибо.
– За что?
– Ты так дружески это сказала.
– Тебе не хватает дружбы?
– А кому ее хватает?
– Это верно. Серж, среди твоих предков много славян?
– Попадались настойчиво.
– Забавно. Я это чувствую.
– Что?
– Это. Серж, ты мог бы меня поцеловать?
– ЭТО мое любимое занятие, – сказал я, смеясь.
И поцеловал ее в ушко. Какой может быть бал без ЭТОГО?
– Ах, нет, не то, не то. Другая…
С неожиданной силой она оттолкнула меня и убежала, порывистая. Я даже не успел сгруппироваться.
– Мастодонт, – сказала Зара. – Робот с отключенными датчиками.
– Вовсе нет, – возразил я со всем возможным достоинством. – Homo sapiens я. Человек Мудрый.
– Был бы лучше Homo habilis, прямоходящий! Человеком Умелым. Кто же начинает сразу с эрогенных зон?!
И она перечеркнула меня взглядом разгневанной цыганки. Где-то на уровне пояса.
Интересно, с каких еще зон должен начинать мужчина? У женщин столько ахиллесовых пяток… Живучий все же парень Абдид.
* * *
Тут мелькнула, наконец, Мод. В открытом вечернем платье, с классической прической начала девятнадцатого столетия. Она опиралась на мощную длань вездесущего Круклиса.
Великий ученый горячо ее в чем-то убеждал. На этот раз он тоже был в белом, но не только в носках. Когда хотел, умел предстать импозантно. И смокинг сидит прекрасно, и осанка откуда-то появляется, вот только гвоздика в петлице придавала его виду несколько мелодраматический оттенок.
На мой пристрастный взгляд, конечно.
Не прерывая беседы, эта оч-чень приличная пара скрылась за колонной дорического ордера. А я, как выражаются фехтовальщики, получил укол. Так себе, мелкий уколишко.
– Ты меня слушаешь или нет?!
– Да-да. И очень почтительно.
– Тогда говори!
– Какой у меня может быть ответ… – промямлил я с умным лицом.
Но Зару это устроило.
– Уже лучше. Нечто похожее на речь мужчины. Ничего, тебя не убудет. Слишком уж ты здоров!
– Это как посмотреть.
– Не юли, сапиенс. У каждого есть долг перед ближним.
Возмутительно, сколько хлопот доставляет человеку покладистый характер.
– Итак? – наседала Зара.
– Сдаюсь.
– Да ты не мне, не мне сдавайся, мученик.
– Понятное дело. Чай не самоубийца.
– Ты? Да ни в коем случае. Стой! Куда?
Она поймала меня за фалды.
– Ох! Что еще?
– А где энтузиазм? – не унималась несносная. – Не вижу энтузиазму.
– Зарочка, – взмолился я, – аппетит приходит во время еды, насколько я знаю гастроэнтерологию.
– Большой аппетит?
– Ох!
– Так я и думала. Шляпа ты, Серж.
– В каком смысле?
Зара фыркнула.
– В смысле головного убора.
* * *
А во время еды напротив меня оказалась Мод.
Я с изумлением заметил, что она краснеет. Возможно, мой одеколон понравился.
– На тупиц рассчитано, – бубнил Круклис, развешивая на себе салфетку, белую и необъятную, что зимнее поле. – Серж, ты зябликов видел?
– Да.
Наш птицелов даже вазу переставил. Чтоб лучше меня видеть.
– Когда?
– Лет шестьдесят назад. Впрочем, нет, шестьдесят пять.
Круклис откинулся на спинку стула и высокомерно поправил салфетку.
– Если опять встретишь, будь добр, не спеши вызывать уборщика.
Я перестал жевать.
– Откуда знаешь?
– От уборщика, откуда еще. Мод, видите ли, этот сапиенс наткнулся на материальные следы зябликов и не придумал ничего лучшего, как их уничтожить. Гигиенист!
– Серж, в самом деле? – удивилась Мод.
– В ту ночь я мог ошибиться… – мстительно начал я.
И Мод вновь порозовела.
– …но арбайтер? Не понимаю.
– Ничего, голубчик, – добродушно молвил Круклис. – Какие твои годы.
Я вспыхнул. Довел все же добрый Парамон. И как его Мод переносит?
– Годы? – переспросил я. – Видимо, недостаточные. Самодовольство не выработалось.
Кажется, Мод испугалась, что мы поссоримся. Но Круклис не обиделся.
Вместо этого печально глянул в блюдо с миногами. Ему явно стало жалко искусственных рыб, покорно ожидавших поедания.
– Считаешь меня одержимым?
Я остро ощутил себя младшим, но продолжал дерзить:
– Как раз в этом ничего плохого не вижу.
– И правильно, юноша. Одержимые страшны в эпоху дикости. Сейчас они опасны разве что самим себе, а вот истину прозревают раньше.
