порядки. В идеале хотелось бы иметь прямую связь с артполком РГК, который будет работать по передаваемым мной координатам. Лучше — два полка.
— Это выполнимо, — кивнул маршал, — тем более что такая схема уже не раз хорошо себя показала в реальном бою. Хуже с боезапасом. Фугасных снарядов крупных калибров почти нет уже даже на фронтовых складах.
— Товарищ маршал, для контрбатарейной борьбы отлично подойдут химические боеприпасы. Иприт и люизит быстро отбивают у артиллеристов охоту продолжать ведение огня, особенно если среди каждых пяти-шести снарядов с химией на их позиции все-таки прилетает и один фугасный.
— Вы ведь не сторонник применения отравляющих веществ, подполковник, — усмехнулся Шапошников.
— Не сторонник. Но и не упертый идеалист. Если другого выхода нет — будем стрелять тем, что имеется в наличии. По крайней мере, пока не готов асимметричный ответ.
— Ну-ну… — неопределенно ответил маршал, но слова мои он явно запомнил.
— На авиационную поддержку я могу рассчитывать?
— В пределах возможностей ВВС Калининского фронта. На данный момент это около ста исправных самолетов. Примерно половина из них — истребители ЛАГГ-3 и ЯК-1. Остальные — Пе-2 и Ил-2. Естественно, задействовать их все одновременно вы не сможете — у фронта есть и другие задачи, но ваши заявки будут иметь приоритет.
* * *
Когда я прибыл в расположение танковых бригад, как-то вдруг выяснилось, что в моем подчинении оказались командиры старше меня по званию, возрасту и выслуге лет. Обеими бригадами командовали полковники, артполками РГК — тоже. Только в отдельных батальонах химзащиты командирами оказались майоры и подполковники.
Конечно, приказ за подписью начальника генштаба полковники открыто оспаривать не стали, но во взглядах командиров бригад я читал непонимание. Для моего звания я был непростительно молод. Звезда героя и другие награды, конечно, частично исправляли ситуацию, но в РККА назначение командиром младшего по званию обычно не практиковалось. Лично никто из присутствовавших меня не знал, в газеты никакой информации обо мне тоже не просачивалось — товарищ Берия постарался, еще когда немцам моя личность не была известна. Да и потом Наркомат внутренних дел старался всячески отвести от меня лишнее внимание — просто на всякий случай. Так что для заслуженных командиров я был фактором совершенно непонятным и в привычную картину мира категорически не влезал.
Ситуация разрешилась довольно неожиданно, когда в штаб только что созданной оперативной группы прибыл один из командиров артполков, получивший задачу поддерживать огнем прорыв танковых бригад. К своему удивлению я увидел в дверях блиндажа старого знакомого — полковника Цайтиуни.
— Вах! — выдохнул Цайтиуни, увидев меня, — Товарищ Нагулин! Помнится мне, при нашей последней встрече в ваших петлицах был всего один кубик. А что я вижу теперь? Звезда героя и три «шпалы»! Нет, мы тогда у Днепра неплохо вместе поработали. Есть, что вспомнить. Но чтоб так…!
— Ну, у вас, я смотрю, тоже «шпал» прибавилось, товарищ полковник, — я улыбнулся, шагнул навстречу Цайтиуни и крепко пожал протянутую им руку. — Тоже ведь за Днепр, я полагаю?
— За Днепр, — кивнул полковник, — А ведь сейчас у нас снова все тот же противник — фон Клейст. Судьба — интересная штука. Прошло время, и вот мы с вами снова встретились, а виновником нашей встречи стал все тот же враг. Мы не смогли его добить тогда и, честно говоря, там, под Кременчугом, он сам нас чуть не добил. Вы тогда уходили какими-то окольными тропами, и я свой полк из-под удара еле вывел. Буквально по лезвию прошел…
Командиры танковых бригад с большим интересом наблюдали за нашей встречей, и, когда я уехал в штаб Калининского фронта представляться генерал-полковнику Коневу, они, похоже, подробно расспросили Цайтиуни об обстоятельствах нашего знакомства. Учитывая горячий характер артиллериста, думаю, рассказал он им все в красках и от себя еще немало добавил. Во всяком случае, непонимания во взглядах танковых командиров стало куда меньше.
* * *
Полковник Рихтенгден пристально вглядывался в бело-серую мешанину полей и перелесков, перепаханных воронками от бомб и снарядов, изрядная доля которых была начинена ипритом и другими отравляющими веществами. Он был тепло одет, и даже на тридцатиградусном морозе не должен был сильно страдать от холода, однако полковник чувствовал легкий озноб в виде неприятного холодка, пробегающего вдоль позвоночника. Рихтенгден хорошо знал это ощущение. Организм настойчиво предупреждал его, что за этой внешней неподвижностью окружающего пейзажа скрывается нечто, несущее смертельную угрозу.
— Герр оберст… — услышал он голос гауптмана Рутцена, начальника штаба батальона, — химики доложили мне все подробности, как вы и приказали. Химическое заграждение в нашей полосе обороны имеет ширину от семисот до девятисот метров. Это зона сплошного заражения местности ипритом и люизитом. Дальше еще на три-четыре километра идет очаговое заражение. Люфтваффе и гаубицы обработали химией перекрестки дорог, наиболее удобные проселки и проходы между лесными массивами.
— Сколько эта отрава будет держаться на местности? — с ноткой брезгливости в голосе спросил Рихтенгден.
— Если погода не изменится, заражение продержится не менее двух суток, герр оберст. Но и после этого данная территория все еще будет представлять большую опасность для живой силы, защищенной только противогазами. Это очень серьезное препятствие для русской пехоты, да и для техники тоже.
Гауптман Рутцен честно пытался вести себя нейтрально, но Рихтенгден видел, что назначение бывшего полковника Абвера на должность командира пехотного батальона вызывает у начальника штаба массу вопросов, которые он не решается задать, не желая нарушать субординацию. Полковник невесело усмехнулся, продолжая рассматривать окрестности в бинокль. Ничего, потерпит гауптман. Но почему же, все-таки, так зудит под кожей?
— Я так понимаю, разведку территории за зоной химического заграждения ведет только люфтваффе?
— Да, герр оберст. Выслать пешую разведку не представляется возможным. Теоретически, пройти зону заражения в средствах защиты можно, но сделать это незаметно для противника абсолютно нереально.
— Когда поступил последний доклад от летчиков?
— Два часа назад. Ничего необычного. Русские маневрируют вдоль фронта, перебрасывая резервы на участок прорыва наших танков. Напротив нас занимают оборону части потрепанного стрелкового полка противника. Предпринять какие-либо активные действия они в ближайшее время не смогут.
— Откуда такая уверенность, гауптман?
— Это оценка наблюдателей «летающего глаза», герр оберст.
— Усильте наблюдение за нейтральной полосой, особенно ночью и в предрассветные часы. Мне не нравится эта тишина. Русские на этой войне никогда не вели себя пассивно.
— Химический удар сломил их волю к сопротивлению… — не слишком уверенно произнес начальник штаба.
— Не повторяйте чужие глупости, гауптман, — зло усмехнулся Рихтенгден, — даже если их говорят на самом верху.
* * *
Выдвижение двух танковых бригад на исходные позиции началось в два часа ночи. На несколько ближайших дней
