Грон сидел, привалившись к стене, и пытался отвлечься от завываний тщедушного медника. Изрядно набравшись молодого вина, тот перепутал полки в хозяйской мастерской и угробил дорогой золотой кувшин, перепутав работу хозяина со своим заданием. За что был продан вместе со всей семьей в возмещение убытков. В сорока шагах отсюда, в женской яме, сидели его жена и три дочери. Грон сидел здесь уже неделю, а медника бросили только утром, и он еще не успел проникнуться тупым рабским равнодушием. Послышался удар, медник взвизгнул. Потом раздался голос:
— Заткнись, спать мешаешь.
Грон усмехнулся. Типичная ситуация. Сначала двинуть, потом сказать. Сверху послышался негромкий разговор, он приоткрыл глаза. На краю ямы стояли жрец, который его привел, и седой старик в простой хламиде.
— Опять ключник пожаловал, — недовольно пробурчал тот же голос, — и чего ходит? Уже целую неделю.
Грон улыбнулся про себя. Видимо, в храме действительно была нужда в сильных рабах вроде него. Почти всех, кроме него и того раздражительного здоровяка, с кем он повстречался в первый день, уже не было. Кого отправили на плантации, кого продали, а кто попал на священные псарни. Но их двоих держали, хотя вели они себя по-разному. Здоровяк был зол на весь белый свет, цеплялся ко всем и орал непотребности. А Грон тихонько сидел в уголке. В первый же день, когда здоровяк прицепился к нему, Грон, печально улыбнувшись, ударом кулака вышиб камень из кладки стены, а потом повернулся и ласково спросил:
— Хочешь, сделаю так же с твоей головой?
Здоровяк благоразумно ретировался и больше не цеплялся. Но другим доставалось. Однако, если тот сильно расходился, Грону было достаточно недовольно хмыкнуть.
Жрецы исчезли. Но через несколько минут в пол рабской ямы уперся ствол дерева с прорубленными ступенями, потом над краем показалась голова стражника в шлеме.
— Ты, бритый, поднимайся.
Здоровяк побледнел, после чего замысловато выругался и ухватился за бревно. У самого края его схватили за запястья и резко выдернули наверх, послышался вопль, потом визги, удар, потащили что-то тяжелое.
— Ну, слава богам, на сегодня у священных псов есть жратва, — облегченно пробормотал кто-то.
Но бревно осталось на месте. Голова в шлеме показалась снова.
— Теперь ты, молокосос. — Стражник кивнул Грону.
У того екнуло сердце. Но за эту неделю он узнал, что обычно священным псам не давали двух жертв в один день. Поэтому он попытался успокоиться и, ухватившись за ствол, ловко полез вверх. Его вытянули так же, как и предыдущего. Но когда он, прищурившись от яркого солнца, бросил взгляд на двор, то увидел не полуголых смотрителей псарни, а колодочника с деревянной колодой. Рядом с ним стоял ключник. Когда два стражника рывком поставили Грона перед ними, ключник сделал шаг вперед, пощупал мышцы, бесцеремонно раздвинул губы и осмотрел зубы, потом, удовлетворенно кивнув, бросил стоящему рядом надсмотрщику:
— Это будет Колун, забирай его на дровяной двор.
Надсмотрщик хмуро кивнул и махнул рукой колодочнику. Тот, ковыляя, подошел к Грону, наметанным взглядом окинул ногу, достал тяжелый бронзовый тесак и ловкими, уверенными движениями подтесал колодку, затем натренированным движением накинул колодку на ногу и вынул ключ-кольцо из замка.
Дровяной двор представлял собой широкую площадку на краю обрыва, ограниченную со стороны храма уступом, укрепленным каменной кладкой. Возчики каждый вечер привозили стволы деревьев и чурки и вываливали их с уступа на площадку, а кухонные рабы и послушники, следящие за священным пламенем, забирали наколотые дрова. Колуну не нужны были ни цепи, ни стража, ибо взобраться по стене или спуститься по обрыву, имея на ноге тяжелую колодку, было невозможно. А рабы и послушники проходили через запертую дверь в кладке только в сопровождении стражников. Кормили лишь вечером, когда от тяжелой работы на солнцепеке грузные Колуны уже еле таскали ноги. Но так было со всеми предыдущими Колунами. С Гроном было по-другому. Тяжелую деревянную колодку, запирающуюся медным лепестковым замком, он снимал в секунду, так что с передвижением проблем не было. В дополнение к громоздкому каменному колуну он изготовил еще каменную кувалду и несколько клиньев, так что и с работой он мог управиться часа за три, в то время как грузному венету, который за день до появления Грона был удостоен чести послужить очередной порцией корма священным собакам, требовался для этого целый день. Короче, все было хорошо, вот только кормежка… Кухни готовили еду на семьсот едоков. Два десятка высших жрецов питались изысканно. Сотня прислужников, полторы сотни послушников и пять десятков храмовых гетер и их учениц обходились без разносолов, но питались сытно и обильно. Шесть десятков заггров и сотня дворовых слуг подбирали крохи с хозяйского стола. Остальные были рабами…
К исходу недели Грон понял, почему в храме было сложно с Колунами. За кухню отвечал лично ключник, но старшей поварихой была Тупая колода. Поэтому ключник на кухне почти не появлялся. Первые три дня он приходил к закату, оглядывал аккуратно выложенные поленницы, удовлетворенно кивал и удалялся, потом перестал приходить вообще. Теперь его единственным инспектором осталась Тупая колода. От кухонных рабов Грон узнал, что именно она была причиной высокой чести, которой удостоился прежний Колун. Колуны были ее привилегией. После того как один из кухонных рабов нарочно обварил руку, сделав себя годным к использованию только в качестве ноги на водососное колесо, а другой прыгнул со скалы, ключник запретил Тупой колоде тешить похоть кухонными рабами, поэтому у нее остались только Колуны. К исходу первых суток Грон уже ясно представлял, что его ожидает. Проблема была и в другом: трахаться-то Тупая колода трахалась, но лишнего куска от нее было не дождаться. Поэтому все они кончали одинаково. Те, кто ее пользовал, жили немного дольше, чем те, что отказывались. Но и те и другие быстро исчезали в желудках священных собак, ибо Тупую колоду отличала неугасимая ненависть к мужчинам, которая проистекала из естественного отвращения мужского пола к существу, которое носило прозвище Тупая колода. Хозяйка кухни представляла собой создание весом около двух центнеров, с реденькими, слипшимися волосками на голове, зато с густой порослью в носу, на верхней губе, подбородке и под мышками. Довершали картину бородавки и мелкие желтые зубки с изрядными прорехами. Вечером третьего дня, когда ключник ушел, Грон отложил колун и задумался. Дамы, предназначенной ему в подруги, он не видел, но кухонные рабы, забиравшие у него дрова, злорадно описали ему ее достоинства. Судя по тому, что забиравший сегодня дрова раб, глядя на него, ехидно посмеивался, час свидания был близок. Надо было решать, что делать. Сбежать особого труда не составляло, но он еще не нашел никакого канала к загграм. Требовалось задержаться в храме на некоторое время. Тем более что режим работы позволял заняться собой. Этому телу необходима была хор-рошая растяжка, кроме того, надо привыкнуть к своей новой массе и срочно что-то делать с реакцией. Когда он дрался с Тамором, эти черепашьи рефлексы едва не стоили ему жизни. Тамор несколько раз почти дотянулся до него, Грон вывернулся только благодаря своему гигантскому опыту рукопашника. Да и боевые искусства здесь были развиты слабовато. Во время обеих схваток Грона ни разу не пытались ударить ни ребром ладони, ни пяткой, ни, что самое интересное, просто ногой. Хотя, по-видимому, опыт уличных схваток у его противников был немалый. Однако за последние несколько дней он обнаружил, что его рефлексы быстро прогрессируют. Короче, по всему выходило, что здесь стоило задержаться. Грон вздохнул и принял решение. После сегодняшней встречи Тупая колода должна уйти не просто довольной, она должна стать его рабой. А внешность… что ж, он не пятнадцатилетний мальчик, можно потерпеть.
