Уильям Сандерс - Поезд в ад

Спустя некоторое время Маккензи пристроился поесть за столом на задах вагона. Штурмовики питались определенно лучше заключенных, хотя не сказать, чтобы вкуснее.

Повар, Боб, подойдя с исходящей паром кружкой, уселся напротив.

— Вот кофе, — дружелюбно предложил он. — Суррогат, ясное дело. Настоящего есть немного у Старика в вагоне, ну а остальные уже про него и думать забыли. Это так, болтанка хреновенькая, мы ее тут у себя выдумали, в основном это жареная кукуруза толченая. Вкус жуткий, но на, если хочешь.

Маккензи покачал головой.

— Тебе, я вижу, на все положить, — определил Боб. — А я уже так привык, чтобы в кружке горячее что-нибудь плескалось поутру, даже без разницы, что именно. — Он осклабился. — Вся жизнь под это прошла, понимаешь? Столько лет в Санта Фе жарил-парил, потом свою харчевню поимел пару лет в Аризоне, в Глоубе, пока все не накрылось. — Физиономия у него погрустнела. — Да-а, парень, было время ~~ я думал, вообще кранты. Не для толстеньких время было, скажу я тебе. До костей усох к той поре, как генерал начал наконец сколачивать Армию. Меня сначала брать не хотели, пока не выяснили, что на кухне я бог, на железнодорожной в том числе. Вот что я тебе скажу, — доверительно наклонился °н к Маккензи, — Пусть что угодно на Старика наговаривают, но падла буду, лучше не при мне.

Маккензи промолчал. Боб отер потную розовую харю и сказал:

— Я, в общем-то, хочу сказать, мне нравится, как ты работаешь. Тут у меня на твоем месте паренек один работал так вчера вид у него был такой квелый, а нынче мне говорят кончился он ночью — не то сердце было слабое, не то еще что, так что мне теперь рабочие руки нужны. Будешь так работать, как сейчас, могу устроить, чтоб ты остался здесь на постоянку. Рабочий день длинный, но все равно не сравнить с перетаскиванием рельсов. И кормежка три, а не два раза в день, и на другие наряды не притягивают. — Он ткнул пальцем через плечо. — На кухне у меня в основном одни женщины, и мне нужен какой-нибудь бугай на подхвате, иногда приходится ворочать тяжести. Пойдем, кстати, надо будет сейчас перетаскать те вон мешки с рисом…

Весь день Маккензи проработал в вагоне-кухне, драя баки, кастрюли и «помогая» повару — иными словами, таская все, начиная с пятидесятикилограммовых пакетов с солью; Боб тем временем стоял, наблюдал, промокал платком физиономию и сетовал на жару. Усердие новой прислуги, похоже, доставляло ему удовольствие.

Новая работа, если рассудить, и в самом деле сулила многое. Можно будет не просто обзавестись оружием, но и запастись для побега едой. И стерегли здесь вовсе не так, как дорожных рабочих; очевидно, Боб, как и всякий добрый сержант-кормилец, сам распоряжался в своем собственном маленьком царстве и имел значительную автономию.

На худой конец, можно просто спрыгнуть с подножки на ходу поезда. Маккензи был твердо уверен, что отделается максимум легкими ушибами, а к тому времени, как поезд остановят — если вообще станут суетиться из-за одного арестанта — он уже будет в лесу. Не исключено, что с поезда вслед откроют стрельбу, но шансы на благополучный исход по меньшей мере равны.

Когда он управился с баками и кастрюлями от обеда, к нему приблизилась та самая миниатюрная смуглянка и сказала:

— Иди, присядь. Принесу тебе пообедать.

Маккензи с некоторой растерянностью посмотрел на нее сверху вниз. На женщин, работавших поблизости, он внимания толком не обращал, просто занят был, или, во всяком случае, раздумывал над тем, как сподручнее бежать. Эта, судя по всему, была молодой, девчонка еще — лет девятнадцать, от силы двадцать, хорошенькая при всей своей миниатюрности. Черные волосы заплетены в косы, кожа — светло-хового цвета; мексиканка или индианка, скорее последнее. Акцент заметен, но не испанский.

— Идем, все в порядке, — проговорила она. — Боб не накажет.

Маккензи кивнул и двинулся следом по шаткому полу к столу, что в конце вагона. Поезд явно двигался по хорошему перегону — за день пока не было ни одной остановки. То-то радость у тех, кто работает на рельсах! Но все равно лучше уж здесь, чем просиживать бесконечные часы в вагоне, дожидаясь неизвестно чего.

Девушка, сев напротив, оперлась локтями о столешницу.

— Ты давай, я уже поела, — сказала она, когда Маккензи опустил ложку в миску с бобами и рисом. — Не разносолы, понятно, но здесь хотя бы пообедать получается.

Среди бобов и риса иногда попадались и крохотные кусочки мяса с мелко посеченным для вкуса диким луком. Такой доброй трапезы Маккензи в поезде еще и не видел.

— Обычно кормят здесь чуть лучше, — пояснила девушка. — Когда идем без спешки, мы высылаем по округе заготовителей. Только с недавних пор, похоже, началась какая-то гонка. Что-то у старикашки Декера, видно, шерсть на заднице зачесалась.

— У Декера?

— Ну, у генерала Декера. Господи, да ты же ничего не знаешь! Сукин тот сын, которому все здесь принадлежит. — Она понизила голос. — Кто-то мне говорил, на самом деле он никакой не генерал, но только попробуй теперь вякни!

Маккензи молча кивнул. Имя он слышал впервые, хотя мысли кой-какие иногда посещали. Штурмовики что-то такое упоминали о «старике», а народ из вагона знал не больше, чем сам Маккензи.

— Меня зовут Элис Сантана, — представилась девушка.

— А тебя?

— Маккензи, — назвался он без всякой утайки, имя это вряд ли могло для нее что-нибудь значить. Когда его лицо в последний раз смотрело с обложки журнала, девчушка эта еще пешком под стол ходила или вообще еще не родилась. — Росс Маккензи.

— Росс Маккензи. — Распахнув большие бархатистые глаза, девушка присвистнула. — Здорово! Ничего, если я буду звать тебя просто Мак? — Маккензи, жуя набитым ртом, пожал плечами. — Так ты откуда, Мак?

Все так же жуя, Маккензи указал в направлении окна, на уплывающий вдаль сельский пейзаж, залитый солнцем.

Холмы теперь остались позади, и поезд мчался по некогда цветущей, возделанной земле, которая теперь была просто поросшей травой пустошью.

В глазах у Элис Сантаны на миг мелькнуло смятение. — То есть, ты откуда-то отсюда, из Калифорнии, да? Сама я из Аризоны, из Феникса. Была из Феникса, пока все… сам понимаешь. Я индианка, — неожиданно бросила она вызывающе, пристально глядя ему в глаза. — Навахо, чистокровная.

Маккензи опять пожал плечами.

— И что? — произнес он нарочито бесстрастным голосом и заметил, что девушка вроде как оттаяла, и враждебная настороженность исчезла из ее глаз. По возрасту она едва ли помнит предрассудки и дискриминацию, хотя, если разобраться, нажить их можно и с детства. В последнее десятилетие перед катастрофой вирус расизма в США витал повсеместно, причем особо это сказывалось на индейцах.