Ясное дело, что этого разговора никто из сотрудников, кроме тех двоих, кто принимал в нем непосредственное участие, слышать не мог. Но это «срочно!» как колокольным набатом пронеслось по офису, поганой метлой выгнав из-под шкафа успокоившегося было котяру, с заносом на повороте вылетевшего в коридор. В этот момент тетя Люся опрокинула на пол ведро с грязной водой, но голоса подавать не стала, хотя в иной ситуации до самого потаенного уголка офиса донеслось бы ее сугубое мнение по этому прискорбному поводу.
Когда цокот кошачьих когтей затих, гробовую тишину офиса нарушали только тяжелые шаги Павла по коридору. Каждый из сотрудников по их звуку мог определить, что вот сейчас он идет по коридору, притормозил у приемной — наверное, прическу поправляет, — вошел, снова притормозил и, увидев направляющий кивок секретарши, прошел в кабинет. Теперь тишина стала абсолютной.
— Отчет написал? — спросил его Горнин, едва Павел успел прикрыть за собой дверь.
— Заканчиваю. Что опять случилось? Директор смотрел на него в упор, набычив голову.
— Садись. Разговор есть.
Кресла, как и вся мебель в этом кабинете, были тяжелыми не из-за пристрастия хозяина к готическим формам, а по причине того, что в минуты гнева, которые пусть нечасто, но все же случались, легкие детали интерьера приходили в движение, порой настолько интенсивное, что врезались в стены, а посему приходилось тратиться на обновление мебели и косметический ремонт, что приводило к раздражению не любившего лишних трат Петровича.
С усилием подвинув кресло, Павел сел, тяжело опершись локтями на дубовую столешницу.
— Не выспался, смотрю?
— Есть такое дело.
— Или вообще не ложился?
— Да нет, поспал.
— Странно.
— Что странного? — удивился Павел. Слабо так удивился, без настоящей заинтересованности.
— Странно, когда же ты в таком случае успел столько дел наворотить.
— Каких дел?
Горнин выдержал паузу, продолжая давить взглядом, и только после этого спросил:
— Что, деньги понадобились? Поделись, что за нужда такая на тебя свалилась.
— Я, кажется, чего-то не понимаю. Может, объясните?
Теперь Павел уже не выглядел сонным, а в его просьбе можно было угадать если не угрозу, то предупреждение. И на шефа он смотрел не расслабленным от усталости, а подобравшимся, готовым к сшибке, хотя любой более или менее знающий человек без сомнения предсказал бы победителя в подобном противостоянии.
— Нет, это ты мне объясни, за каким чертом ты устроил всю эту катавасию со зверями и вообще.
— Я устроил? — повысил голос Павел.
— Ну не я же! — грохнул маг-директор.
С минуту они рассматривали друг друга с интересом двух баранов, задумавших проверить прочность рогов — своих и соперника.
Первым взял себя в руки Павел, по крайней мере, попытался это сделать.
— Послушайте, Александр Петрович. Я, конечно, виноват, надо было с клетками понадежнее, то есть покрепче, но я же не специально. Кто же мог предположить, что кому-то взбредет в голову их вскрывать? Дурдом какой-то.
То ли упоминание о доме скорби, оставшееся в воспоминаниях Горнина не самым светлым пятном в его жизни, то ли упрямство подчиненного, оскорбляющее разум начальника, то ли еще что окончательно вывело его из себя, но он резко подался вперед и точным жестом распахнул один из лежащих перед ним тяжелых фолиантов точно на девяносто шестой и девяносто седьмой страницах. На одной из них был изображен грифон-охранитель с распахнутыми крыльями, на другой — столбиком, на стихотворный манер, выведены слова на одном из древневосточных языков. Скорее всего, охранные заклятия из тех, что сейчас практически не применяются.
— А это что?! — рявкнул директор.
— Что?
— Вот! Смотри!
Павел подался вперед, пригляделся и увидел. Между страницами желтела полуэфирная вязь старославянского текста:
«Что завоевано — наше, что порвалось — наше.
Я наступил на всех сопротивляющихся, на скупцов.
Это сказал Стрибог, и Хорец сказал это: Пусть Пушан поместит…»
Дальше было не разобрать, текст словно подтаял от времени, но Павлу не надо было читать его до конца, чтобы узнать старинное славянское заклинание. Сам он его давно не произносил в полной форме, используя готовую матрицу, наработанную им за годы.
— Откуда это?
— А ты догадайся, — издевательски посоветовал Горнин.
Павел тупо смотрел на текст, зажатый грифоном и древними заклятиями, и ничего не понимал.
Из их команды, наверное, только он один по привычке пользуется старинными текстами, просто с годами это вошло у него в привычку, так что порой он даже сам не отдает себе отчета, каким именно текстом воспользовался. Когда-то, еще в школе, он почти случайно заинтересовался старославянскими обычаями и обрядами. Он элементарно заболел, лежал дома и от нечего делать взялся листать книгу, обнаруженную в небогатой родительской библиотеке. Они никогда не интересовались подобными вещами, но в их времена был жуткий книжный дефицит, многие книги покупались не по принципу нужности, а по степени дефицитности, потому что хорошую книгу всегда можно было обменять на другую, более интересную, а то и продать по хорошей цене. Но, видимо, из-за того, что его родители не имели соответствующей предпринимательской жилки, тот том так и остался стоять в книжном шкафу до того момента, как на него не наткнулся гриппующий Пашка лет десяти от роду или около того.
Сейчас старославянскими заговорами почти не пользуются. Они и труднее в практике, их нужно долго заучивать, да и новые разработки куда как эффективнее и проще в применении. Разница между ними даже больше, чем между первым фонографом Эдисона и современным цифровым диктофоном, помещающимся в заколке для волос. При огромной разнице в качестве записи и воспроизведения объем записанной и хранимой информации делает эти два прибора просто несопоставимыми.
Но есть и другое отличие. Если хранимую в электронной памяти информацию можно стереть достаточно мощным кратковременным электромагнитным импульсом, причем не у одного, а сразу у всех устройств, попавших в зону действия, то эдисоновскую запись возможно стереть лишь механическим ну или термическим путем. То есть либо сломать, либо сжечь. Тоже, понимаете ли, разница.
Очевидно, что это заклятие, кстати называющееся «На добро», имело какое-то отношение к сегодняшнему происшествию, но какое именно, Павел уяснить себе не мог. Клетки он запечатывал двумя другими — «Против сглаза дурного» и «От вора». Это точно, это он прекрасно помнит. Тогда откуда это? Судя по его виду, сотворено оно недавно, может, сутки назад, но не больше, но было подвергнуто разрушению, из-за чего точнее определить его возраст представлялось затруднительным. Но за последние сутки он, помнится, заклятием «На добро» не пользовался. Если только случайно, автоматически. Может быть, даже во сне? Нет, он ничего не понимал. Горнин сумел поставить его в тупик.
