Навстречу ему, едва не столкнувшись лоб в лоб, выскакивает генерал Гонведшега.
— Полагаю, вы комендант Замка? Требую у вас немедленной капитуляции! Вы один будете ответственны за кровь, которая может напрасно пролиться, если вы откажетесь сдаться. Пожалуйста, потрудитесь принять решение сейчас же.
Генерал ошеломленно замирает. И в этот момент раздаются выстрелы…
— Товарищу старший лейтенант! Старший лейтенант Воробьев с силой воткнул лопату в глинистый бруствер и обернулся, вытирая рукой обильно выступивший на лице пот.
— Что, Перебийнос?
— Так я… это… — Старшина машинально поправил свой ППС (единственный, кстати, в роте), к которому он относился с нескрываемым трепетом. — Доложить треба.
— Обнаружили чего?
— Точно так, товарищу старший лейтенант, — кивнул старшина. Своего ротного он уважал. Правильный мужик. Хоть и молодой, а нахлебался всего и много. И сам в разведчиках отходил. Восемь раз в тыл фашистам забрасывали. Дважды похоронка домой приходила. И на снайперском счету у этого фронтового производства старшего лейтенанта, получившего первую, младлеевскую звездочку на погоны еще в ноябре 1941-го, было девяносто четыре фашиста. Шестерых не хватило до Героя…[3]
— Немчура уже на том берегу.
— Уверен? — Воробьев развернулся в сторону блестевшей за кукурузным полем ленты реки, прекрасно видимой с этой небольшой высоты, где его рота торопливо окапывалась. Сразу за рекой тянулось кукурузное поле, за которым начинался лес. Ну, по местным меркам. В его родной Рязани это считалось бы в лучшем случае перелеском…
— Ось там, товарищу старший лейтенант, — начал доклад старшина, указывая рукой, — птицы дюже гамкали. А туточка треск слышен был. Вроде как кто ветки ломал. И будто б пилы слышно. Но сторожко так, тихонько пилють…
— И вы с этой стороны услышали? — недоверчиво переспросил Воробьев.
Старшина замялся.
— Ну… почти, товарищу старший лейтенант.
— На ту сторону плавали? — нахмурился командир роты. — Я ж запретил.
— Та мы так, тихонько, — потупился старшина, — трохи-трохи… Та и не зазря ж. Я ж еще главного не баял. Вон на тому бугорку стеклышки сверкали.
— Стеклышки? — насторожился Воробьев.
— Точно так, товарищу командир, стеклышки.
— А откуда засек?
— Ось оттуда…
Старший лейтенант Воробьев некоторое время всматривался в противоположный берег, прикрываясь от солнца ладонью. День клонился к концу, поэтому солнце било прямо в глаза и ничего разглядеть на противоположном, западном берегу реки было нельзя. В принципе немцы прорывались из котла как раз на запад, и, по идее, солнце должно было бы находиться за спиной бойцов его роты, но именно в этом месте отроги Карпат делали финт, вследствие которого выход фашистов к перевалу был возможен только фланговым маневром. Так что на этот раз природа оказалась за фашистов. Не то, что зимой сорок первого. Но русских в сорок четвертом уже было никак не смутить подобными вывертами…
Ротный опустил ладонь и витиевато выругался. Перебийнос уважительно качнул головой. Старший лейтенант Воробьев ругался очень редко, а подобную семиэтажную конструкцию старшина слышал от него в первый раз. Нет, причины для ругани он понимал ясно. На таком расстоянии и при подобном угле падения солнечных лучей стеклышки, замеченные в указанном старшиной месте, означали отнюдь не очки, даже не бинокль и не прицел снайперской винтовки, а стереотрубу. И это означало, что противник не только уже рядом, но еще и обладает поддержкой артиллерии. Так что отрытые ротой окопы и вообще весь район обороны окажутся слабой защитой. Лучше, чем никакой, конечно, но слабой — от немецких-то 10,5-сантиметровых гаубиц и при отсутствии своей артиллерии, способной вести контрбатарейную борьбу, что означало возможность для немцев подтянуть свои орудия максимально близко к переднему краю и садить снаряды прямо в их не слишком глубокие окопы. Полный-то профиль они отрыть точно не успеюни. Этак потеряют от трети до половины личного состава еще до начала немецкой атаки. А фрицев на них перло до черта.
— Ладно, — переходя с командного на литературный русский, закончил свою тираду ротный. — Понятно все. Ты давай-ка, старшина, пришли ко мне командиров взводов, а сам передохни пока. Часок. А потом у меня для тебя работа будет.
Старшина степенно кивнул и быстро, но этак небрежно, вразвалочку, ну как положено разведке, двинулся вниз по склону небольшого холма, на котором ротный вместе со всеми трудился над оборудованием своего КНП. Траншеи взводов располагались метров на шестьдесят ниже по склону, а ход сообщения они уже точно отрыть не успеют.
Приказ остановить прорыв немцев, пробивающихся из котла на запад, к американцам, поступил старшему лейтенанту Воробьеву в полдень. Его рота, выдвигающаяся вослед ушедшей далеко вперед 72-й Гвардейской стрелковой дивизии Красной Армии, как раз остановилась на привал в румынской деревеньке. Ротный с взводом управления расположился в деревенском гаштете, остальные подразделения рассосались по окрестным дворам. Немецкой авиации особенно не опасались, но светиться на улице ротный своих бойцов давно отучил (сам-то он приобрел эту привычку уже давно, в тяжелом и страшном сорок первом)…
…Только успели сесть, опрокинуть первый стакан слабенького румынского домашнего вина, закусить куском колбасы и ложкой мамалыги, как на стойке гаштета затрезвонил телефон. Заросший до бровей густым черным волосом трактирщик, все это время опасливо поглядывавший на расположившихся за столами его заведения солдат, ошарашенно вскинулся и, бросив на русских еще один опасливый взгляд, протянул руку к телефону.
— Ты гляди, — поразился младший лейтенант Ковалевич, командир взвода ротных минометов, — телефон у них тут.
— Так это ж, товарищу младший лейтенант, — отозвался командир разведчиков старшина Перебийнос, — туточки фольварк рядышком. Мабуть, оттуда провели.
— Уже пошарил? — прищурился ротный, сразу же верно оценив озвученную разведчиком информацию.
Та трохи, — смутился старшина. — И нету там ничого. Всё кляты фрицы вже пограбили. Даж патефону немае.
— А был? — усмехнулся ротный замполит.
— Пластинки е, значить был, — поделился старшина выводом из оценки оперативной обстановки.
Но тут у столика нарисовался испуганный трактирщик и взволнованно залопотал по-своему, размахивая руками.
— Чего это он? — недоуменно произнес замполит. — Денег, что ль, требует? Так мы… это…
