Но это были только цветочки. Потом началась война. На нас обрушилась целая лавина вызовов по поводу поврежденных кораблей, пожаров, разрушенных зданий, обвалившихся шахт и прочих ситуаций, требующих нашего немедленного вмешательства. И как только гвардейцы появлялись в любом из указанных мест, их убивали. Устанавливали мины-ловушки, обваливали дома, стреляли из пистолетов и всаживали в спину ножи. За полтора дня наш корпус недосчитался двухсот сорока человек.
Полковник приказал игнорировать все вызовы. Считая, что СРС трудно будет воевать с несуществующим врагом, Гвардия самоустранилась. Пару недель продолжали трезвонить коммуникаторы, затем стихли и они, а мы продолжали хранить молчание и заниматься улаживанием внутренних дел типа давно требовавшегося ремонта жилых помещений. Мы справедливо предполагали, что, поварившись немного в собственном соку, СРС переварят сами себя и растворятся. В какой-то степени мы оказались правы.
Не видя перед собой врага и не имея возможности причинить ему хоть какой-то вред, СРС распались.
Совет Лиги вдруг спохватился, что зашел слишком далеко в своем попустительстве, и к тому же обнаружил, что жизнь без Гвардии стала куда сложнее. Спасательные операции занимали больше времени и не обходились без человеческих жертв. Туда, куда раньше без малейших угрызений совести отправляли гвардейцев, местным спасателям приходилось теперь лезть самим, а в некоторых случаях это было весьма затруднительно. Даже ВКС, лишенные нашей разведывательной информации, испытывали значительные затруднения, бросаясь кораблями вслепую. Обыватели начали приходить в себя и увидели, что некоторые из них гибнут там, откуда раньше их могла вытащить только Гвардия.
Лига врубила реверс и пошла на попятную. СРС были объявлены вне закона, их боевые соединения получили статус пиратов и нещадно преследовались космофлотом по всему сектору. Гвардии были принесены официальные извинения от лица Совета.
Полковник продолжал игнорировать все попытки связаться с ним. Он ждал личного извинения Президента, и оно себя долго ждать не заставило.
Президент связался с Полковником напрямую, и между ними состоялся двенадцатичасовой разговор. Полковник обещал вернуть Гвардию к исполнению ее прежних обязанностей, но в обмен потребовал, чтобы нам были обеспечены поддержка Совета в случае возникновения беспорядков, дополнительное финансирование, доступ к тактическим базам данных ВКС, которого мы раньше не имели, хотя предоставляли Флоту полную информацию касательно интересующих его вопросов. Еще одним условием он поставил расширение корпуса личного состава с семи до десяти тысяч человек.
Как объяснял мне когда-то мой хороший друг Шо Такаги (да будет вакуум ему пухом!), китайский иероглиф, обозначающий кризис, состоит из двух символов. Один из них означает опасность, а другой — благоприятную возможность.
Глава вторая
Соболевский наносит визиты
Место действия: Штаб-квартира Гвардии.
Точное местонахождение неизвестно
Время действия: шестой день Кризиса
Наверное, я свихнусь.
Вылеживать по нескольку суток на больничной койке, в окружении разговорчивых врачей и миленьких медсестер мое тело органически не способно.
Я лежал или полусидел на подушках, терпел неизбежные визиты посетителей, большей частью дальних приятелей или шапочных знакомых, заходивших, чтобы подбодрить больного и непременно ввернуть в разговор заезженную шутку о моей тяге к лечебным заведениям и самоубийственным операциям. Подозреваю, что это издевательство придумал для меня Морган. Я отшучивался и выпроваживал их вон. Смотрел новости, в которых ничего не говорилось ни про Гриссома, ни про Магистра, зато приводились многочисленные подробности моего последнего рейда, из которых девяносто пять процентов были неточными, а остальные — просто вымышленными. Выслушивал от персонала самые невероятные местные сплетни — например, о том, что Полковник женат, а Харди — гомосексуалист. Размышлял об интересующих меня проблемах, продолжая находиться в полном неведении о последних событиях, и рвался вернуться в число людей, занятых настоящим делом.
Когда часы отсчитали ровно двадцать четыре часа моего пребывания в растительном состоянии, я решил немного подкорректировать обстановку.
— Милая, — обратился я к медсестре, зашедшей снять показания приборов, — чисто из любопытства хочу задать вам один вопрос личного характера. Где вы держите мою одежду?
— В надежном месте.
— Здесь все места надежные, — сказал я. — Мне бы хотелось получить более точную информацию.
— А зачем она вам?
— Разумеется, чтобы отсюда уйти.
— Но вам прописан постельный режим еще на семьдесят два часа, — возмутилась она. — И сейчас вы просто не можете никуда уйти.
— Могу. Сами увидите, стоит только вернуть мои шмотки. Вы же не хотите, чтобы я бегал по Штаб-квартире голым? Так и простудиться недолго. Опять же, возможен нездоровый ажиотаж среди женского персонала…
Она удалилась, раздраженно махнув гривой рыжих волос, ясно давая понять, что среди женского персонала особого ажиотажа не предвидится. Вернулась она минут через пятнадцать, разумеется, без моих шмоток, зато в сопровождении шарика жира, передвигавшегося на коротеньких ножках и именовавшегося доктором Кацем.
— И что у нас здесь? — поинтересовался шарик прямо с порога.
— Пациент, изъявивший желание покинуть сей кров.
— К сожалению, мой дорогой, это невозможно.
— Почему ж, любезный друг? Ужель я под арестом?
— Пока еще нет, но если понадобится, то я за пять минут могу получить разрешение Полковника на ваше задержание.
— Потребно ли беспокоить по пустякам столь занятого человека?
— Кончайте ломать комедию, сержант, или я буду вынужден вколоть вам успокоительное.
— Попробуйте, — сказал я. — И вы узнаете, куда я вам засуну ваш шприц.
— Дождались на свою голову еще одного чокнутого опера, — сказал доктор куда-то в пустоту. — И где их только набирают? Ничего, и не с такими справлялись.
— Ой ли, добрый молодец?
Автохирург попытался впрыснуть мне инъекцию транквилизатора через матрас прямо в мягкое место, но я вовремя засек подозрительные шевеления под собой и отпрыгнул в сторону. Заодно лишний раз продемонстрировал, что я уже здоров.
Механическая рука с инъектором описала полукруг, упершись мне в грудину, но я снова легко увернулся от укола, в придачу вывернув конечность ревностному железному медику.
