Сэнсей захрипел.
Но он был еще, по–видимому, в сознании: ногти его царапали кобуру, закрепленную подмышкой ремнями, а глаза поворачивались, как на осях, обозревая окрестности.
И он тягостно проскрипел, исчерпав, по всей вероятности, последние силы:
— Цыпа, напрасно…
Или, может быть, он проскрипел что–то другое. Разобрать было трудно. Потому что я уже отходил — быстро пятясь и разряжая свою «бабетту» в направлении стоящей у тротуара машины.
Видимо, не слишком вслепую.
Так как один из мужчин вдруг схватился за грудь и завертелся на месте.
Судя по всему, я его зацепил.
А похож он, по–моему, был на недоучившегося студента.
Такой же голодный.
— Во двор!.. — крикнула Кора.
Это было, наверное, самое правильное решение.
Мы протиснулись мимо помойки, загораживающей собой почти весь проход, и когда перебежали через открытый участок, резко сузившийся и закончившийся бетонным, в потеках гудрона заборчиком, то меня, как будто догнав, жестоко ударили в спину, и я, чуть не свернув себе шею, полетел на отбросы, раскиданные вокруг двух мусорных баков.
Саданулся я обалденно, даже в голове зазвенело, а когда попытался подняться, за что–то схватившись, то вдруг онемевшие ноги у меня бесполезно разъехались.
— Вставай!.. — нетерпеливо крикнула Кора.
Но я уже догадался, в чем дело и, откинувшись на бетонку, нагретую солнечными лучами, безнадежно махнул ей рукой с зажатым в ней пистолетом:
— Все. Отбегался…
Тогда Кора нагнулась:
— Тебя что, ранили? Вот невезение!.. Поднимайся, поднимайся, нам нельзя здесь задерживаться!..
Платок у нее съехал на шею, а скуластое приблизившееся лицо горело от возбуждения.
И свисал на цепочке крохотный золотой медальончик.
Видимо, ей все это безумно нравилось.
— Что же нам с тобой делать?..
Она покусала губы.
Я сказал, стараясь, чтобы голос мой звучал как можно обыденнее:
— Уходи сама. Уходи. Просто — так получилось. Ты мне ничем не поможешь…
Голос у меня все–таки дрогнул.
— А ты?.. — быстро спросила Кора.
— А я постараюсь их задержать…
— Это невозможно!
— Беги!..
Я оторвал руку, прижатую к животу, и — не знаю, что там увидели бы другие, — а я увидел жидкую обильную кровь, растекающуюся по ладони.
Не крахмал, перемешанный с клочьями ваты, и не черный тягучий мазут, в котором желтели бы части разломанных шестеренок.
А действительно — кровь.
Живую.
Ужасно краснеющую.
И Кора тоже ее увидела.
— Прощай, — сказала она.
И, прильнув, как ребенок, поцеловала меня в висок горячими сухими губами.
Я ее больше не видел.
Я только слышал, как она, вскарабкавшись на мусорный бак, на задерживаясь ни на мгновение, спрыгнула по ту сторону разделившего нас заборчика, и шаги ее стремительно потерялись в колодцах нагретого камня.
Я ее больше не видел.
Однако, я сразу заметил темные фигуры людей, выскакивающих из–под дворовой арки.
Их было пятеро или шестеро, и, подняв вдруг отяжелевшее тело «бабетты», я, не прицеливаясь, дважды выстрелил в том направлении.
Я не старался попасть, я лишь радовался, что пока совсем не чувствую боли, и когда в меня начали как бы тыкать железным прутом, то я вспомнил вдруг растерянную физиономию Гансика.
Как он падал за холодильник, утаскивая за собой полотенце.
И какое при этом у него было беспомощное лицо.
И я подумал, что это, наверное, справедливо.
Жизнь за жизнь.
Это, наверное, справедливо.
А затем прут ударил меня прямо в глаза, и — все исчезло…
18. И Н Т Е Р М Е Д И Я — 3. Я Б Л О К О З Е М Н О Е.
Клаус перебежал мутные железнодорожные рельсы, отражающие, казалось, такое же мутное неопределенное небо, набухающее рассветом, и упал возле насыпи, которая еле–еле охватывала дерево шпал желтоватой кремнистой щебенкой. Земля была твердая и колючая от насыпавшейся шероховатой гари, и пахла она — тоже гарью: пережженным углем и душностью креозота, которым, вероятно, были пропитаны шпалы, но даже этот резкий специфический запах не мог заглушить лекарственной одури валерьянки, шибающей в нос и чувствительно отдающейся в горле сладковатым угнетающим привкусом. Ею наполнен был воздух, еще несущий в себе ночную прохладу, темные складские строения, крыши которых как будто отсырели от сумрака, даже прозрачный месяц, как тонкая льдина, купающийся в предрассветной туманности. Клаус старался совсем не дышать. Он лишь, не приподнимаясь, отполз от вдруг начавших прогибаться и мерно поскрипывать рельсов, которые точно ожили, и сейчас же по рельсам, катящийся, вероятно, силой инерции, потому что пыханья разгоряченного механизма не было слышно, как лупоглазый монстрик, сделанный из железа, прокатился полязгивающий допотопный паровичок и повлек за собой четыре вагончика, крест–накрест заколоченных досками. Из–под досок просачивалось гнилушечное сияние, темные облепленные грязью колеса негромко шуршали, стоном металла отдавались на стыках придавленные рессоры, и на каждой площадке вырисовывалась фигура часового с винтовкой.
Медленно проплыл прицепленный к последнему вагону фонарик.
Клаус пошевелился.
— Вставайте, мой господин, — сказали ему. — Как вы, однако, неловко. Давайте, я помогу вам подняться…
Сильные умелые руки подхватили его и поставили на ноги. А также заботливо отряхнули.
Слышались и другие негромкие голоса:
— Куда вы направили спецсостав? — К раскопу, ваше превосходительство!.. — Я понимаю, что к раскопу, к какому именно?.. — К четвертому, ваше превосходительство!.. — А вы уверены, что четвертый раскоп соответствует данному предназначению?.. — Так точно, ваше превосходительство!.. — Ну, смотрите, я на вас полагаюсь… — Не извольте беспокоиться, ваше превосходительство!.. — Господа, нам придется подождать еще минут десять–пятнадцать…
Группа людей в плащах с поднятыми воротниками стояла по другую сторону насыпи, и среди них выделялась нечеловеческим ростом знакомая, немного ссутуленная фигура.
Мэр обернулся:
— А вот и наш юный герой, — добродушно сказал он. — Я очень рад, господин де Мэй, что вы тоже принимаете участие в этом… мероприятии. Это безусловно свидетельствует о понимании вами вашего гражданского долга. Я вас приветствую. В такие дни мы должны быть едины… — Он заботливо обратился к стоящему рядом с ним человеку, чьи немного разведенные локти придерживали два рослых гвардейца. — А вы, принц, я вижу, дрожите. Что с вами? Нервы? Ну, мой друг, вы меня определенно разочаровываете…
— Зябко, — сказал человек, у которого из–под красного колпака торчали острые кошачьи уши. — Зябко, сырость какаято, вы же знаете, ваше высокопревосходительство, что я не переношу лишней влаги…
