— Леди Янианна, я предлагаю Вам руку и сердце и прошу Вас стать моей женой — глядя на нее снизу вверх, заявил я. Янианна секунду помедлила, затем с милой важностью произнесла.
— Хорошо барон Артуа де Койн, я согласна выйти за Вас замуж. -
И снова внутри себя я перевел дух. Осторожно надев кольцо на безымянный палец левой руки, встал и поцеловал девушку в губы.
— Так у тебя на родине делают предложения? — спросила она, получив кивок и очередной поцелуй в знак подтверждения. Затем Яна перевела взгляд на колечко, приблизила его к глазам, отвела руку, снова приблизила, рассматривая камень на свет.
— Это феникс, настоящий феникс — восторженно прошептала она, и бросилась мне на шею.
Никогда не понимал этих женщин, думал я, чувствуя упругость ее груди и обнимая за тонкую талию. Носить на себе столько драгоценностей, которые невозможно снять и восхищаться какими-то стекляшками…
Затем Яна прошла мимо зеркала раз, другой, держа руку на отлете и всматриваясь в свое отражение.
— Красиво? — спросила она, останавливаясь.
— Ничего красивее не видел — заявил я, глядя на вздымающуюся от волнения грудь.
— Артуа, ты же не туда смотришь — возмутилась Янианна — это же самый настоящий феникс, и такой огромный… -
Ну феникс, ну подумаешь, говорят и птица такая была, из пепла возрождающаяся.
— Артуа, феникс очень редкий камень, очень редкий. У моего папы в короне всего два таких и оба таких мелких. У герцогини Иллойской тоже есть феникс, но он по сравнению с этим просто крошечный. Она же лопнет от зависти, когда увидит этот. -
Действительно, наверное, этот камень очень ценится, если даже императрица завидовала его обладательнице.
— А еще есть предание, что если подарить такой камень любимой, то любовь будет вечной и ничто на свете не сможет разрушить ее. -
Вот это мне нравится, где бы добыть еще пяток, чтобы уж наверняка подействовало.
Наверное, все же прав был Гростар, посмотрев на меня как на дурака, когда я поинтересовался, почему бы не окружить феникс другими камешками, бриллиантами например. Получается, что и Янианна права, назвав меня так, как не решился Альбрехт.
Ночью, в постели, я завел осторожный разговор на одну щепетильную тему.
— Янианна, может пока не стоит обнародовать нашу помолвку. Мне нужно еще немного времени. -
— И сколько тебе нужно? — спросила она, любуясь новой забавой при свете свечи.
— Год, от силы полтора — подумав, заявил я.
— Сколько? — надеюсь, что разочарование в ее голосе было искренним.
— Может даже чуть меньше. Янианна, пойми меня правильно, пожалуйста. Я очень тебя люблю и не представляю жизни без тебя, но мне бы хотелось, чтобы и остальные сочли меня достойным тебя. Для меня это очень важно, и ты даже не представляешь, как. -
— Ну почему Артуа, тебя это так волнует, никак я этого не пойму? Любой другой на твоем месте сам торопил бы меня. У нас же получается, как будто я сама настаиваю на скорой свадьбе. И вообще, ты никогда ничего не просишь, хотя отлично знаешь, что я не смогла бы тебе отказать ни в чем. -
— Вот тут ты Яна не права, я как раз хотел попросить тебя об одном деле, но не знал, как подступиться. Но, коль скоро, разговор зашел об этом сам собой, есть у меня одна просьба, и сейчас я тебе о ней расскажу. -
Когда Янианна выслушала ее, она вздохнула, посмотрела на меня долгим взглядом, снова вздохнула и, наконец, сказала.
— Хорошо Артуа, но лучше бы ты меня совсем ни о чем не просил. -
Золотая крона.
Наверное, традиция отмечать дни рождения пришла только тогда, когда повсеместно появились календари, иначе как можно узнать, что именно сегодня твой день рождения, а не через неделю или он уже был полгода назад.
Мысль глубокая и верная, усмехнулся я, глядя на застывшего в глубоком раздумье Коллайна. Через несколько дней Анри исполнится тридцать пять, своеобразный экватор жизни, и, вероятно, тот самый рубеж, после которого следует подводить первые итоги. Что-то подобное и происходило сейчас с моим другом, бароном Анри Коллайном, кавалером ордена Доблести и Славы четвертого ранга.
— Анри — посмел отвлечь его я от грустных мыслей. В его возрасте почти все уже чего-то добились, обременены семьей, многочисленным потомством и даже готовятся стать дедушкой. А что есть у него? Да абсолютно ничего, кроме этого самого ордена, пары сотен любовных интрижек и некоторой суммы денег, которые он смог заработать только благодаря мне.
Причем это уже не мои мысли, это то, что я услышал от него буквально пару минут назад.
— Анри, у меня к тебе совсем небольшое предложение — произнес я таким вкрадчивым голосом, что тот заметно напрягся. Как же, сейчас я скажу что-нибудь такое, после чего ему придется парировать мой выпад, причем достойно, иначе проигрыш. — Может быть, все же пока не станешь стреляться из-за того, что еще не прославленный полководец, или кем ты представлял себя в своих сокровенных мечтах, пока мы не отпразднуем твои именины? Кстати, у меня есть для тебя подарок, из которого не стыдно будет пустить себе и пулю в лоб.-
А подарок для Коллайна я нашел действительно знатный, пару пистолетов работы того же Бонелли в футляре из драгоценного дерева кинди. Оба пистолета были одноствольными, но такого как у меня, я еще не встречал.
Нет, конечно, попадались двуствольные пистолеты, но настолько громоздкие, тяжелые и неудобные в обращении, что сама суть двух выстрелов подряд напрочь растворялась в массе отрицательных аспектов. Мой, в отличие от большинства других пистолетов, был несколько меньшего калибра, но и это обстоятельство нисколько не умаляло всех его достоинств.
Достались пистолеты мне после одной истории, которая заслуживает того, чтобы о ней рассказать.
Ко мне, как к человеку, к которому близость и привязанность императрицы была широко известна, достаточно часто обращались с различными просьбами, в расчете на то, чтобы решить ту или иную проблему. Я всегда отказывался, никогда даже не пытаясь вникнуть в ее суть, считая, что главное не создать прецедента, иначе в следующий раз отказать будет значительно сложнее.
Так вот, на одном из раутов в доме Вандереров, где я продолжал бывать от случая к случаю, ко мне обратился некий граф, который попал в опалу еще при жизни императора Конрада III, отца Янианны. Несколько раз он пытался мне объяснить, что немилость императора была вызвана не проступком, как таковым, а его трактовкой, благодаря искусным действиям его недоброжелателей.
Граф пытался через меня сделать так, чтобы опала была снята, и он мог снова бывать при дворе. Я достаточно ясно давал ему понять, что не буду даже поднимать эту тему при разговоре с Ее Величеством, не говоря уже о том, чтобы ходатайствовать перед ней о снятии той самой опалы.
