В комнату вошёл русский и что-то выкрикнул на своём диком языке. Потом капрала и остальных заставили подняться и выволокли в другую комнату. Какой-то хлипкий на вид русский, в очках и с ополовиненным ухом тыкнул на его капральские нашивки. Наконец, до него как из-под земли донеслись исковерканные акцентом слова:
– Ты из какой части?
Капрал молчал, выдавать военных секретов он не желал, да и выдать было нечего. Но и такую малость он не скажет!
Очкарик ударил его по лицу и просунул руку за отворот шинели, потом грубо ковыряясь, долез до нагрудного кармана кителя. Ну вот и конец стараниям капрала.
Вольноопределяющийся Лучко развернул книжку капрала. Полистал, хмыкнул.
– Что там, Юра? – спросил Масканин.
– Триста первый пехотный полк. Это не про него разведчики говорили?
– Про него, – Масканин вошёл в комнату, желая посмотреть на велгонцев, отметившихся недавним уничтожением деревни.
– Что делать с ними? К стенке? – спросил Лучко.
– Зачем? Муранову сдадим.
– Да нахрена они ему? – отозвался с наблюдательного поста Гунн. – Вшивый капрал и трое рядовых. Ценности – ноль. В расход и все дела…
Гунн был прав и поручик знал это. Муранов их не примет. Если б офицер попался, желательно из штабных, ротмистр попотрошил бы на совесть. Но не в привычках штабных в атаки ходить. Но имеем то, что имеем.
– Вот я и говорю, – Лучко бросил унтер-офицерскую книжку к обледеневшую кучу давнишних экскрементов, – к стенке их, а Макс?
– Нет, честная пуля – это не дело. Будем вешать.
Капрал не понимал ни слова. Когда разговор прекратился, его и остальных поволокли словно тюки куда-то в другое место. Потом они долго лежали и слушали непонятные разговоры.
– Эй, Макс! – скривился Лучко. – Капрал блеванул. Хорошо ты его по кумполу приголубил.
Их пинками заставили подползти под дыру в крыше. Хотелось пить и капрал смог поймал пару крупных снежинок ртом. Это не помогло. Потом он ПОНЯЛ, что их ждёт! Верёвки легли на шеи каждому пленному и очкарик с тем же дикарским акцентом произнёс:
– За уничтожение деревни Саяновка, за грабёж и насилие над мирным населением, за убийства беззащитных… Весь триста первый пехотный полк… Всех вас, ублюдков, изведём.
Капрал застыл, под ложечкой засосало и жутко захотелось завыть. Но мышцы оцепенели. Седой юнец хищно ощерился и начал натягивать верёвку крайнего рядового. Капрал не мог поверить, их не просто вздёрнут со сломом шеи! Нет! Их повесят и петля будет медленно удушать…
Масканин вышел. На казнь смотреть не хотелось. Гунн знает своё дело, пусть делает. Гунн с совершенно седой головой смотрелся скелетом. Доходягой он конечно не был, просто из-за худобы форма на нём висела как тряпка. А ведь был цветущим юношей когда-то. Вместе с Масканиным добровольцем в начале войны записался. Худобой и сединами девятнадцатилетний Гунн, а по-настоящему его звали – Епиношин Ратислав, был обязан велгонскому плену. В него он угодил в ноябре пятидесятого в качестве 'языка'. По глупости угодил, покинув расположение по какой-то надобности, уже и сам не помнил зачем. Что с ним там делали он не рассказывал, да и никто и не спрашивал, достаточно было видеть его порванные ноздри, вставные железные челюсти, следы химических и термических ожогов на всём теле, когда он парился в бане. Ногти тоже у него отсутствовали. Все: на руках и ногах. Почти четыре недели он провёл в плену у велгонцев, пока не освободили десантники воздушно-гренадёрской бригады. Если б не десант, замучили бы Гунна до смерти. Велгонских офицеров разведотдела бесило его молчание. Сам факт бесил, ведь какой-либо особо ценной информацией пленённый егерь не обладал. Иголки под ногти – молчит, зубы под рашпиль – молчит. Нет, он орал, выл, но не говорил. И резали его, и жгли, и били несчётно. И до этого подобные молчуны велгонским разведчикам попадались, но с ними куда меньше 'мучились'. Потрошили и пулю в затылок с досады. На Гунне, что называется, свет клином сошёлся. Не понимал он, семнадцатилетний тогда Ратислав, как можно предать боевых товарищей, ценой спасения от истязательств или жизни. Его система ценностей и выбор-то такой не предусматривала. А когда гренадёры его освободили, а потом и фронт подошёл, провалялся Гунн в госпитале больше двух месяцев пока кости срастались и струпья лечились. В госпитале его Аршеневский нашёл, серебренный Крест Славы вручил. Слабое и может даже никчёмное утешение. Да и не утешение это конечно. Но червонцы золотом ежемесячно за Крест Славы и высокий статус кавалера… Теперь-то он полный кавалер трёх степеней.
Поручик перевёл внимание на Половцева. Егерь уже давно стал хорошим снайпером, с 'Унгуркой' словно родился. И без второго номера обходится.
Половцев лежал неподвижно давно. С этой позиции он ещё не стрелял. И вот оно, ради чего он так долго не шевелился, не отрывался от оптики, боясь пропустить одно единственное мгновение! На пару секунд мелькнул силуэт 'Жнеца' и едва заметное шевеление расчёта. Станкачу оборудовали новую позицию. Наконец-то засёк. Одной секунды Половцеву хватило чтобы среагировать.
С приглушённым туканьем 12,7-мм винтовка произвела выстрел. Егерь откатился в сторону, подгрёб рукой 'Унгурку' и перевёл дух, муссируя уставшие глаза.
– Кабзда 'Жнецу'… – удовлетворённо выдохнул Половцев и встретил взгляд ротного. – Я его по корпусу бронебойным захерачил.
– Дуй спать. Два часа, – распорядился Масканин, подумав, что неплохо утро началось. Второй станкач выведен из оборота. Первый ночью, второй вот только что. Как день начнёшь, так его и проведёшь?
Близился новый сто пятьдесят третий год эры стабильности темискирского календаря. Декабрь для Краснова и группы выдался насыщенным на события. Круглыми сутками все были загружены по самое горло. А дел накопилось уйма. И каждое неотложное, и везде надо успеть. Но, кажется, успевали. Поиски Ключа, по взаимному согласию, были отложены на неопределённый срок. Сейчас главным была война, а значит и все силы группы были брошены на её алтарь.
Маячивший в Новороссии в последние месяцы призрак смуты начал потихоньку меркнуть. Велгонская агентура и предатели всех мастей очень скоро почувствовали, что так долго подготавливаемого ими 'хаконского варианта' может не случиться вовсе и потому решились на форсирование революционной ситуации. Напакостить они успели. И сильно напакостить. Но и только. Прокатившиеся по стране диверсии и саботажи не имели должного размаха, попытки захвата власти в столице и нескольких волостных и губернских городах были подавлены на корню. В Светлоярске с революционерами разобрались жёстко и быстро, жандармам удалось блокировать отряды боевиков в десяти километрах от города, после чего в ход пошла артиллерия, авиация и, наконец, гвардия и части столичного гарнизона. В самом городе бунтовщикам не дали даже организованно собраться. Это потом выяснилось, что некоторые из вождей революции оказались велгонскими агентами, а часть боевиков заброшенными диверсантами. Всё благодаря вовремя принятым мероприятиям. Верховный всё-таки дал добро на предлагаемые директором ГБ меры. Драконовские меры, как их потом назвали. Сначала были арестованы самые одиозные фигуры. Чиновники, в том числе и 'непотопляемый' Боров, редакторы и владельцы некоторых изданий и много кого ещё. Особенно частый гребень прокатился по некоторым кругам интеллигенции, оказавшимся рассадникам пораженчества и велгонофилии. Многие лишились голов, верней познакомились с петлёй, иные получили по 15-25 лет тяжёлой каторги на рудниках в зоне отчуждения у границ с пустошами. У всех казнённых и осуждённых было конфисковано имущество, а также у их родственников. Ведь как всегда многие оказывались совершенно 'бедными', но с богатыми тётями, дедушками или внуками. Впрочем, эти хитрости были далеко не новы и сработать не могли. Подобные фокусы годились в Островном Союзе, в Новороссии они давно не работали.
