— Шучу, конечно. А вот ему сейчас не до шуток будет. Говоришь, я долго не практиковался? Верно. А он-то здесь с кем практиковаться мог? Разве что пленным головы рубил? Так это, как он сам сказал, и мальчишка сумеет. Заячья душа, тухлая рыба!
Рассуждая таким образом, я выбираю оружие себе по руке. В конце концов нахожу себе хорошую саблю и по весу и по длине, такую, чтобы можно было противостоять японскому мечу. Но моим друзьям, несмотря на мои уверенные действия, все равно не по себе. Петр подходит ко мне и говорит:
— Зря ты затеял это, Андрей. Это все-таки японец. Наверное, даже самурай.
— Не наверное, а точно. Ишь, как стоит, как смотрит!
Ну и что? Что, он на особых дрожжах замешен? На таких же, может быть, и похуже. Знает что-то такое, чего мы не знаем? Или умеет что-нибудь этакое, особенное? Черта с два! Наслушался и начитался ты про них всякой экзотической ерунды. Подумаешь, самурай! Ну и что? А я — русский витязь. К тому же еще и хроноагент. А какой он из себя самурай, это ты сейчас увидишь. Эй, ты! Болтун! Ну-ка, покажи, на что ты способен!
«Самурай», держа меч за длинную рукоятку лезвием строго вверх, начинает двигаться в пяти метрах от меня в каком-то замысловатом танце. При этом он постоянно меняет положение клинка. То держит его лезвием вверх, то вниз, то под каким-либо углом. Меч он перемещает плавными движениями, в такт своим движениям по кругу. Лицо «самурая» совершенно неподвижно и бесстрастно. А глаза так и сверкают, так и прожигают меня. Мне становится смешно. Весь смысл этих «ритуальных» действий заключается в том, чтобы противник пришел в ужас при виде такого искусного воина и бросился бежать. Вот тогда острый японский меч и распластает его от макушки до копчика.
Но от меня-то этого «самурай» не дождется. Я спокойно стою к нему лицом в несколько расслабленной позе. Ноги чуть согнуты в коленях, сабля опущена клинком вниз в полусогнутой правой руке, а пальцами левой я небрежно пощелкиваю, как бы подбадривая «самурая» к дальнейшим действиям. Так проходит несколько минут. «Самурай» продолжает проделывать свои «пассы» мечом, не решаясь, однако, атаковать меня. Мне это надоедает.
— Кончай этот танец с саблями! Видишь, зрители скучают! Если ты больше ничего не умеешь, так и скажи. Тогда прекратим эту комедию.
Мои слова оказывают действие. Стремительный выпад «самурая» я отражаю коротким движением клинка. Звенит сталь о сталь, и «самурай» снова «танцует» вокруг меня. Он озадачен. Он полагал, что уже достаточно «усыпил» меня, загипнотизировал своими «пассами». А я не перехожу в атаку, клинок снова опущен вниз, а пальцы левой руки продолжают пощелкивать.
«Самурай» предпринимает еще четыре атаки. Движения его молниеносны, напоминают бросок кобры. Он действительно кое-что умеет. Но и я не у сельского кузнеца фехтованию учился. Тоже что-то могу. Изредка звенят, соприкасаясь, клинки, и «самурай» продолжает свой «танец». Он явно растерян и не знает, что же предпринять дальше. А я решаю, что пора прекратить бессмысленные телодвижения. Пора браться за дело.
— И это все, на что ты способен? А еще самурай! Я-то думал, ты — воин, а ты, оказывается, танцор. Тебе не мечом работать, а метлой. Смотри, самурай, что могут русские витязи.
Провожу одну за другой серию атак в разные секторы. Первые три или четыре «самурай» отбивает, но я не даю ему контратаковать. Моя сабля летает из сектора в сектор, и он едва успевает за ней. На одном из движений я подлавливаю его меч, поддеваю его саблей и резким поворотом клинка посылаю подальше. Жалобно звякнув, меч, вращаясь и сверкая на солнце, отлетает шагов на пятнадцать. «Самурай» стоит с разинутым ртом и с перекошенным от ужаса лицом. Он ничего не может понять. Поддеваю его подбородок клинком сабли и с усмешкой говорю:
— Ну? Что, макака косоглазая? Доигрался, довыпендривался, самурай дерьмовый! Это тебе не пленникам головы рубить и не женщин насиловать. Это называется бой. Так кто здесь заячья душа? Кто тухлая рыба? — я делаю вид, что принюхиваюсь. — Так и есть, уже воняет. Что же мне с тобой делать, недоносок? Наверное, кастрировать, чтобы больше таких не было.
Я делаю резкое движение саблей вниз. «Самурай» вздрагивает, и его бледность разбавляется зеленью. А я киваю на его меч.
— Разрешаю подобрать и сделать себе харакири. Нервных просят не смотреть.
Последние слова я адресую своим товарищам. А сам поворачиваюсь спиной к «самураю», выражая тем самым ему свое презрение. Делаю три шага, тут же резко оборачиваюсь, отбиваю удар меча и, продолжая движение сабли, сношу с плеч «самурайскую» башку. Она ему больше не нужна.
Лена могла не кричать: «Андрей!», предупреждая меня об опасности, а Петр мог не вскидывать автомат. Я прекрасно знал, что должно произойти. Это все легенды, книги и фильмы. А дураки восхищаются: «Ах, самурайский кодекс чести! Ах, бусидо! Ах, тэквондо! Ах, харакири!» Да кто такие были эти самураи? Такие же разбойники, как и этот, чьего имени мы так и не узнали. Может быть, один из них на тысячу других и сделал бы себе в этих обстоятельствах харакири. Вот о нем и сложили бы легенду. А потом еще и размножили на других самураев. Какое там, в Схлопку, благородство? Да они и не знали, с чем его едят. Кодекс чести! Какой чести? Которой у них отродясь не было?
Впрочем, их европейские собратья, благородные рыцари, были нисколько не лучше. Все эти сказки о рыцарской чести, благородстве, верности, преданности и великих подвигах рождены легендами. Кто-то из рыцарей когда-то отличился на этом поприще, и готова легенда. А менестрели и романисты распространили эти сказания на все рыцарство. Взять хотя бы сэра Ланселота. Честнейший, благороднейший, непобедимейший! Последнее оспаривать не берусь, он и в самом деле был лихой рубака. Но вот все остальное! Как этот честнейший и благороднейший рыцарь наставил рога своему королю Артуру! Но даже и это легенды исказили, изукрасили и поставили ему в заслугу. Ну а все прочие, многие сотни тысяч рыцарей были далеко не Ланселоты. Вероломные, жадные, трусливые, готовые за золотой дукат мать с отцом продать. Впрочем, преувеличиваю. За дукат не продали бы. А вот за два или три, несомненно. Я знаю, что говорю. За время работы в Нуль-Фазе я насмотрелся на рыцарей всех времен, всех народов и всех Миров. Да и напрямую с ними общаться приходилось. Рыцарей, в прямом смысле этого слова, среди них не было вообще. Честные, благородные и мужественные (по отдельности) встречались. Один на тысячу.
А уж если идти до конца в этом вопросе, то и наши-то русские богатыри-витязи были отнюдь не из другого теста слеплены. Про Муромца и Добрыню ничего не скажу. Просто не знаю. А вот Алеша Попович был жох, каких мало. Мошенник, лгун, пройдоха и пьяница. Клейма негде ставить. Даже былины, правда, в несколько смягченном виде, упоминают о таких его «подвигах». Вольга был алкоголиком. В гневе он как-то зарубил одного князя, упрекнувшего его за то, что Вольга прображничал битву с печенегами, вместо того чтобы в нужный момент ударить им во фланг из засады. Ну, а Вася Буслай был просто бандит с большой дороги, за что новгородцы его и изгнали. О его «подвигах» даже вспоминать не хочется.
