– Я сам пришел! – Игнат попытался вырваться, но Касьян был куда сильнее и крепче. – Сам пришел! – повторил парень. – Крики услышал… За что вы лекарницу связали? Что она вам сделала?
– Дурак ты! – зашипел Касьян, еще сильнее придавив Игната к грузовику. – Как есть дурак! Твое ли это дело? Сидел бы в избе, мышей ловил. Тебе ли влезать?
Касьян стал оттаскивать Игната от кабины, откуда уже не доносилось никаких криков и ругани, а только лишь редкие шорохи, будто старательно укладывали на сиденье обмякшее тело.
– Что она вам сделала? – повторил Игнат.
Веки защипало, и он зажмурился, стараясь совладать с нахлынувшим страхом.
– Ничего не сделала, – ответил Касьян и добавил: – Откуп она, вот что.
– Да что толку дураку объяснять, – донесся из кабины усталый голос Мирона. – Пусти его, пусть идет на все четыре стороны. А в драку снова полезет – так мы ему быстро пыл остудим.
– Ты погоди там! – прикрикнул на него Касьян. – Игнашка парень толковый! Поймет!
Он потащил Игната в сторону, наклонился к самому уху.
– Ты вот что, парень, не дури-ка! – Касьян понизил голос и заговорил тихо, доверительно, как хорошему другу. – Знаю, что ты на Марьянку глаз положил. Да и вся деревня не против, нам-то что? Живите, коли хотите. Только не от нас все теперь зависит! И не от тебя тоже. Ну, посуди сам!
Касьян встряхнул Игната за плечи, и тот краем глаза увидел, как дядька Егор вывел из грузовика двух рыжих коров. Те мотали головами и неуверенно переступали копытами по снегу. Из кабины не доносилось ни звука.
– Мы же тут все как на ладони! Свои все, Игнаш! – продолжил Касьян. – Кого отдавать-то? Натка Кривец крестница моя. Божанка уже брюхатая. А у Маревых да Рябых девчушки вовсе малолетки… неужто их на растерзание?
Он кашлянул, отхаркался в снег. Игнат больше не делал попытки вырваться: страх ходил по коже колючими бурунами.
– А Марьянка нам чужачка, – губы Касьяна искривила извиняющаяся усмешка. – Уж кому, как не тебе, Игнатушка, нас понять. Бабка твоя хитра была, один раз беду от деревни отвела, а потом и нас научила. Да только думали мы, не придет этот час… – Он вздохнул, снова обдав Игната застарелым запахом сивухи, огляделся пугливо. – Вепрь-то, – зашептал он, – черный-то… Это знак их, чуешь? Так и было ими сказано: прежде, чем явятся за откупом, тушу черного вепря на опушке вывесят.
– Да кто они-то?! – закричал Игнат. Его склеенные, обветренные губы треснули, по краям выступила сукровица. В животе будто разом надулся ледяной пузырь.
– Навьи, – низким голосом ответил Касьян. – Кто же еще?
Пузырь в животе беззвучно лопнул. Игнат почувствовал, как его внутренности обдает ледяной волной. Снег, небо и стволы почерневших сосен мигом смазались в дрожащую пелену, и из нее четко проступил знакомый образ – большие девичьи глаза, курносый нос, спадающие на плечи косы. Она никогда не отпустит его. Не отпустит, пока он не оживит ее или не успокоит.
– Да что мне рассказывать. Сам видел небось. Помнишь Званку Добуш, горемычную страдалицу? – донесся до Игната хриплый голос Касьяна, и сам он тоже выступил из дрожащего ледяного тумана – чужой, незнакомый доселе, не тот, кто подвозил паренька до деревни, и не тот, кому Игнат латал крышу на бане. Этот новый Касьян – Касьян-оборотень – связал беспомощную лекарницу, только он знал о страшном договоре с навью. Но все еще притворяясь прежним, новый Касьян завел глаза к небу, осенил себя крестным знамением и прошептал: – Господи. Прости нас, грешных…
Но все это было теперь не важно. А была важна только Званка, тающая в безликой гибельной тьме. Только рев пламени, только спасительная пустота бабкиного подвала…
…Игнат не помнил, сколько времени он просидел в подполе, сотрясаясь в беззвучных рыданиях и прислушиваясь к звукам наверху. Но не было слышно ни криков, ни гудения огня. Тишина обложила мальчика плотными перьевыми подушками, а вскоре замерло и время. Когда Игнат уже начал верить, что весь мир замкнулся на четырех стенах погреба, люк вверху открылся и бабкин голос окликнул его:
– Тут ли, Игнатка?
Он не сразу ответил, провел несколько раз языком по высохшим губам и только потом произнес вполголоса:
– Тут…
– Вылазь скорее!
– А Званка?
– Вылазь немедля, я тебе говорю! – в голосе бабки Стеши появились грозящие нотки.
Игнат начал послушно карабкаться по скрипучей лесенке.
– Ах ты, горе-то мое… Поторопись!
Бабка Стеша схватила внука за руку, больно впилась скрюченными пальцами в плечо.
– Собирайся живей!
Едва дождавшись, когда мальчик окажется наверху, бабка начала натягивать на него вязаный свитер.
– Где Званка? – глухо спросил Игнат из плотно облепившего его шерстяного ворота. В рот тотчас полезли невесомые, колючие шерстинки. Мальчик кашлянул, поскорее выпростал голову и повторил: – Где Званка?
– Где, где, – передразнила бабка и кинула Игнату шапку. – На вот, надевай! Люди ждут!
– Кто ждет? Зачем?
Игнат пребывал в полной растерянности. Бабка Стеша всегда была рассудительной и строгой, но сейчас превратилась в суетливую перепуганную женщину. Прежде аккуратно повязанный платок сбился на затылок, а на подоле юбки Игнат разглядел прожженную дыру.
– Касьян ждет, на станцию поедем. Пожитки твои я собрала. После довезу, что надо.
Игнат послушно натянул шапку и обул пимы. Быстрым взглядом окинул комнату, но ничего не изменилось, кроме того, что вещи находились в жутком беспорядке, а возле порога стоял старенький залатанный чемодан.
– А Званка тоже с нами поедет? – спросил он.
– Да что ж это такое-то, а! – всплеснула руками бабка Стеша. – Все одно в голове! Никак не уймешься!
Она швырнула ему парку, и Игнат принялся просовывать руки в рукава, но почему-то никак не мог попасть – пальцы то и дело лезли в прореху на подкладке.
– Живей, живей! – подгоняла его бабка.
Игнату почудилось, что с улицы помимо затихающего гула огня доносится стрекот мотора. Он мельком глянул в окно, но не увидел ничего – с той стороны стекла клубилась дымная, непроглядная мгла.
– А что навь? Ушла ли?
– Ушла, ушла, – рассеянно отозвалась бабка Стеша. – И нам уходить надо.
Она накинула поверх платка шаль, подвязала поясом распахнутую телогрейку.
– Ну, готов, что ли?
Игнат был готов, но как же страшно было выходить за порог, в шевелящуюся тьму, куда совсем недавно утащили Званку.
– Куда же мы поедем, бабушка? – спросил он.
– Ты поедешь, Игнатушка, – бабка Стеша вздохнула и заботливо погладила его по макушке сухой ладонью. – Учиться тебя отдам. Что в деревне-то делать? Хоть в люди выбьешься.
