— Я для тебя узнала, куда они собрались. Слышали люди, как про Корабельную станцию болтали. Оттуда экспрессы на север уходят. Если чудо случится и дурочку найдут — там перехватишь. А не найдут, то и тебе не повезет. Ты здесь человек чужой, связями обрасти не успел. Вот и кусай теперь локти… Все, я тебе долги отработала, еще раз с просьбой сунешься — и тебя похороним, понял? Ну, если только деньгами разживешься, тогда заходи. Хотя, откуда у тебя деньги, рвань бродяжья. Понты одни, да наглость глупая…
Иссушенная тяжелой работой рука устало повесила трубку, оборвав поток ругани. Можно было идти домой, этот долг женщина вернула с лихвой. Если у чужака найдется хоть крупица мозгов — сможет воспользоваться информацией. Нет — его проблемы…
* * *
Испуганная девочка брела бесконечными коридорами, темными переулками, ковыляла через скрипучие металлические мостики, ржавыми горбами переброшенные через бездонные бетонные пропасти, расчертившие бесконечный город на одномордые куски. Грязь, куски тряпья, пронизывающий ветер и редкие прохожие на встречу. Гамм показывал свою истинную натуру — огромного мегаполиса, равнодушно пожиравшего живое содержимое рабочих кварталов. И с тем же холодным равнодушием ждал, когда окончательно потеряет силы и сгинет крохотная букашка, заблудившаяся в бесконечных лабиринтах нищих кварталов.
Уткнувшись в очередной тупик, Настя развернулась и побрела обратно. Но выход перегородили иссушенные голодом дети — бесполые создания в грязных набедренных повязках. Мимо сотен им подобным девушка прошла за эти часы. Сотни и сотни, кто лежал по углам, тащил нехитрый скарб по избитым мостовым, ковырялся в мусоре. Те, кто уже не мог больше работать на бесчисленных фабриках и мастерских, разгружать вагонетки с углем и ворочать неподъемные грузы. «Балласт», выброшенный на улицы без сожаления. Потерявшие с рождения надежду дети, изгнанные из семей за ненадобностью.
Стая атаковала молча, без попытки завязать разговор. Зачем? Вот чужак, у него есть одежда, обувь. Может, что-то найдется в карманах. Законная добыча на их территории. Добыча, загнанная в угол, с ужасом в глазах и криком ужаса, потерявшемся в вечном шуме города.
Но пройденные коридоры все же изменили бывшую рыжеволосую хохотушку. И пусть Насте было еще далеко до перерождения в подобие Филина, но умирать просто так она не желала. Пусть не было сил драться за свою жизнь, но страх дал силы бежать, прятаться в любую щель, куда можно было протиснуться. Ниже и ниже, в катакомбы опорных столбов и чужих клетушек, набитых пыльными горшками и гниющими тряпками. Туда, где не бывал солнечный свет с момента начала строительства квартала. Туда, где даже крысы появлялись раз в сто лет, удирая от потоков воды после ливня.
Ругаясь, свистя сбитым дыханием, Настя дралась, отрывая от себя крохотные руки, пиналась, кусалась и ползла, протискивалась все дальше и дальше. Канализация, или водосток — какая разница? Лишь подальше от этих беспощадных белых лиц, перекошенных ненавистью. Дальше от занесенных для удара заточек. Дальше от смерти, равнодушно ткнувшей пальцем в ее сторону. С каждым новым поворотом трубы, с каждым новым коллектором и подвалом число преследователей все уменьшалось. И в итоге за ноги цеплялся лишь один, самый упрямый и настырный. Самый сильный, жестокий и беспощадный. Кто вцепился в лодыжки подобно клещу, мечтая дотянуться до чужого горла и порвать его. Настоящий горожанин, с боем добывающий право прожить еще один день.
Понимая, что страх заканчивается, а вместе с ним уходят и последние силы, девушка сдернула с руки наборный браслет из биссера, и половинки Т-образного замка удобно легли в ладони. Один из подарков Типтопыча, любителя подобных «фенечек»: украшение-удавка, средство для ведения бесшумной войны. Резко поджав ноги, Настя подтянула к себе преследователя и набросила леску на чужую шею. Два зверя в облике человека покатились по грязи, сцепившись в один клубок. Хрипы, судорожные удары и молотящие воздух ноги. И тяжелое молодое тело, навалившееся сверху. Боль в горле, затмевающая сияющие прыгающие искры в глазах. И жаркий шепот в перемешку со слезами, льющимися из глаз:
— Хватит, ну хватит уже!.. Слышишь?.. Хватит… Все…
Больше похожая на бомжа девушки плакала, прижав к себе почти невесомое тело, изломанной куклой затихшее в чужих объятиях. Маленький мальчик, не успевший вырасти во взрослого волка. Еще одна тень, которая станет приходить бессонными ночами, чтобы встать за спиной с немым укором в бездонных глазах…
Заскрипел нанесенный ветром мелкий песок, и рядом материализовался пацаненок лет пяти, крохотная копия похожих друг на друга детей чужого города. А может и старше — не определить возраст у местных белесых доходяг.
— Это тебя в порту ищут? Ты с Филином пришла?.. Крутой дядька твой Филин, серьезных людей подключил. Жратву обещает, много… Можно целый месяц пировать… Или два…
Покосившись на убитого, незнакомец шмыгнул носом и с сомнением в голосе закончил:
— Если хочешь, я тебя проведу… Только ты слово дай, что мне хоть что-нибудь Филин отдаст. А то на верху просто все вопросы решают — из дымокура бахнут, и все, с пулей в башке за стену, крыс кормить… Даешь слово?
— Ты веришь в данное слово? — просипела в ответ девушка, медленно встав с покрытой толстым слоем гари мостовой. Когда-то рыжие волосы превратились от грязи в бурые пакли, сбитые в один ком. Гостью Гамма шатало, приходилось держаться за стену. Но одно сходство можно было найти с мертвым мальчиком у ног Насти — глаза. Пустые и равнодушные к окружающему миру. Отражение убитой души.
— Твоему слову поверю, — озаботился предстоящим походом крохотный проводник. — Пойдем тогда. А то скоро стемнеет, нас в чужих кварталах прибьют… Ну, шевели ногами, жрать хочется. А до Филина еще топать и топать…
* * *
В «Богадельню» чужие не ходили. Богатые купцы не рисковали соваться в старый квартал за портом, резонно опасаясь за свою жизнь, а бедных суетливых хитрованов с биржи и блошиного рынка давно отвадили запредельные цены на выпивку и щедрые закуски. Так и сложилось уже десятилетия назад, что под высокими сводами бывшего монастыря собирались лихие люди, крепко державшие злодейку-судьбу за бороду. Те, кто легко отнимал чужие жизни, отчаянно рисковал своей и без оглядки на завтра сыпал золото, добытое с боем в небесах и на выжженной до черноты земле. Те, кто раскрасил имя народ «Дымокуры» совсем в другие цвета, больше полагаясь на пороховой дым из пистолетов, чем на угольную копоть над трубами летающих кораблей.
