Всё наше выступление будет происходить у входа в Дом, на том, что Эффи громко величает «верандой» и что на самом деле является выложенной плиткой террасой, от которой к площади спускается мраморная лестница. Крыша, опирающаяся на колонны, защищает террасу от дождя и солнца.
Сначала нас с Питом представят публике, потом мэр произнесёт торжественную речь в нашу честь, а мы ответим на неё заранее написанной в самом Капитолии благодарностью. Если у победителя был союзник из числа трибутов данного округа, то хорошим тоном считается сказать несколько тёплых слов от своего имени. Мне надо бы сказать что-нибудь про Руту, да и про Цепа тоже, но каждый раз, когда я, ещё будучи дома, пыталась написать о них хоть пару слов, дело кончалось тем, что бумага так и оставалась девственно чистой. Не могу говорить о них спокойно, слёзы душат! К счастью, у Пита кое-что наработано, так что, если внести кое-какие изменения, его текст можно произнести как бы от нас обоих.
В конце церемонии нам вручат памятный знак — какую-нибудь декоративную тарелку или доску с надписью — и мы вернёмся в Дом правосудия, где для нас будет устроен праздничный обед.
Поезд медленно подкатывает к платформе. Цинна вносит последние поправки в мой наряд: оранжевую ленту в волосах заменяет золотым обручем и прикрепляет к платью сойку-пересмешницу, мой талисман на арене. На перроне нет никакого приветственного комитета, лишь группа из восьми миротворцев. Они провожают нас в бронированный фургон. Дверь за нами с лязгом закрывается, и Эффи фыркает:
— Можно подумать, нас всех подозревают в каком-то преступлении!
«Не всех, Эффи, — думаю я. — Только меня!»
Фургон останавливается у заднего крыльца Дома правосудия, и нас выпускают. Торопимся войти внутрь. Мой нос улавливает восхитительный запах готовящегося для нас обеда, но этот аромат не может заглушить затхлого запаха плесени. Нам не дают времени толком осмотреться по сторонам, прямиком направляя нас к главному входу. В это время снаружи начинают играть гимн. Кто-то цепляет мне микрофон. Питер берёт меня за руку, массивная дверь со скрежетом отворяется, и мэр представляет нас собравшимся на площади.
— Улыбаемся, улыбаемся! — Эффи даёт нам тычка в спину, и ноги несут нас вперёд.
«Ну вот. Теперь я должна убедить всех и каждого, что я без ума от Пита», — думаю я. Торжественная церемония не оставляет времени для всяких лирических отступлений, так что я ломаю голову, как же мне осуществить свою задачу. Времени для поцелуев нет, но если сильно постараться, может быть получится втиснуть хотя бы один...
Нам громко хлопают, но оваций не устраивают — совсем не то, что в столице, где публика вдобавок ещё и кричит, вопит, свистит и топает ногами. Мы проходим сквозь затенённую, крытую часть веранды и оказываемся на верху большой мраморной лестницы, под ослепительно ярким солнцем. Когда я, наконец, прозреваю, то вижу, что здания вокруг увешаны длинными полотнищами. Дома находятся в жалком состоянии, и власти постарались прикрыть это убожество транспарантами. Площадь забита людьми, но это только крохотная часть огромного населения дистрикта.
Как обычно, у подножия подиума возведена специальная платформа для семей погибших трибутов. На месте, предназанченном для семьи Цепа, я вижу лишь сгорбленную старуху и высокую крепкую девушку, должно быть, его сестру. А вот на месте, где стоит семья Руты...
Я не готова стать лицом к лицу с её семьёй. Здесь родители Руты, в их глазах — скорбь и неизбывное горе. Пятеро младших детей, так похожих на неё: то же хрупкое телосложение, те же лучистые карие глаза... Словно стайка маленьких тёмных птичек.
Аплодисменты утихают, и мэр выдаёт речь в нашу честь. Две маленькие девочки подходят к нам с букетами, которые больше их самих. Питер декламирует свою часть ответного приветствия по сценарию Капитолия, и я обнаруживаю, что мои губы сами собой произносят оставшуюся часть. К счастью, мама с Прим так выдрессировали меня, что подними ночью — отбарабаню без запинки.
Пит написал своё личное обращение на листочке, но говорит без него, своим обычным, проникновенным тоном. Он говорит о Цепе и Руте, о том, как они вошли в финальную восьмёрку, как оба они спасли мне жизнь, а, значит, и ему тоже. Он говорит, что мы будем перед ними в вечном долгу. И тут он немного запинается: то, что он сейчас скажет, не написано на листочке. Наверно, он опасался, что Эффи заставит его это убрать.
— Мы знаем, что ничто не сможет возместить вашу потерю, но в знак нашей признательности мы отдаём семьям трибутов Одиннадцатого округа одно наше месячное жалование, которое они будут получать раз в год до тех пор, пока мы живы.
Толпа замирает. Слышны только приглушённые ахи и перешёптывания. Того, что сейчас сделал Питер, не случалось за всю историю Панема. Я даже не знаю, законно ли это. По-моему, он тоже не знает, поэтому никого и не спрашивал, на случай, если это всё-таки запрещено. А семьи погибших только и могут, что молчать, потрясённо уставившись на нас. С гибелью Цепа и Руты их прежней жизни пришёл конец, а теперь этот дар вновь означает перемены для них. Одного месячного жалования победителя вполне хватит целой семье на год. Пока мы живы, они не будут голодать.
Я смотрю на Пита, и он отвечает мне грустной улыбкой. Так и слышу голос Хеймитча: «С тобой могло бы приключиться и кое-что похуже». Сейчас, в этот момент, я даже не могу себе представить, чтобы со мной в жизни случилось что-нибудь лучше, чем Питер. Его дар... это великолепно! И тогда я поднимаюсь на цыпочки и целую его от всей души.
Мэр выходит вперёд и вручает каждому из нас по памятному знаку. Он представляет собой пластину таких чудовищных размеров, что я вынуждена положить на пол букет, чтобы удержать в руках мэров презент.
Церемония почти подходит к концу, когда я вдруг замечаю, что одна из сестёр Руты не сводит с меня глаз. Ей должно быть около девяти, и она — вылитая Рута, даже руки держит, как она. Несмотря на отличные новости относительно жалования, вид у неё несчастный. Даже больше того: она смотрит на меня с укоризной, как будто я сделала что-то постыдное. Неужели она винит меня в том, что я не смогла спасти Руту?
«Нет. Потому что я так и не выразила ей своей благодарности».
Меня охватывает невыносимый стыд. Девочка права. Какой позор, стою здесь, как будто я ни при чём, взвалила всё на Пита! Если бы выиграла Рута, она бы оплакала мою смерть, она бы спела песню в мою честь! Я вспомнила, как покрыла на арене её тело цветами, чтобы дать всем понять — её гибель оставила глубокий след в моём сердце. Но этот жест не будет иметь ни малейшего значения, если сейчас я промолчу.
