Ненамного, но ему хватит.
Но, чтобы сила прижилась, стабилизировалась — ему надо провести здесь три дня. Целитель обещал всего третий круг в итоге, но ему хватит.
Но… это больше не радовало.
Коста подошел к окну и подергал прутья — зарешечено. В сером вечернем сумраке птицы закладывали круги в небе. Свободные. Неудержимые. Имеющие власть и волю лететь туда, куда зовет их душа.
Небо не знает путей — только ветер и крылья. Он же — тот, кто никогда не сможет улететь.
Да и куда? Куда ему лететь отсюда?
Какая разница — северный предел, южный, острова… он везде чужой и везде лишний. Фу, Арры, Вонги, Хэсау — всё одно. У него нет места, которое можно назвать домом. И нет того, кто ждал бы его — хоть где.
Если бы его кто-то ждал — он бы нашел выход. Он бы справился. Он бы придумал, извернулся, сбежал, смог.
Но ему некуда бежать и не к кому стремиться.
Пробитая насквозь ладонь заживала. Повязки меняли исправно вместе с целебными мазями. Связки не пострадали, и он уже чувствовал, что скоро сможет привычно сгибать пальцы.
Держать кисть правой это не помешает и сейчас — нужно только найти пергаменты и тушь…но… рисовать не хотелось.
Он — устал.
Все равно он закончит жизнь или на очередном аукционе, или получит метку на шею. Его заклеймят, как вассала или раба. Зимой раньше — зимой позже, какая разница.
Какой смысл бороться — он не сможет ничего изменить. Мир так устроен.
Он не виноват, что родился таким. В мире, где право каждого определяется свыше местом рождения. В мире, где считают по головам и меткам на руке — сколько голов в клановом стаде.
Коста ещё раз подергал решетки на окнах, проверил дверь — заперто, съел скудный ужин, и, закутавшись в покрывало, уснул тревожным сном.
* * *
Поместье Фу, второй день «приведения в порядок существа для представления в приличном обществе»
— Неплохо… совсем неплохо… не то, что я ожидала, но на глаз, без проверки и диаграмм плетений, не мудрено ошибиться в пропорциях… нужно уменьшить количество корня зластоцвета и орехового семени… и попробовать ещё раз…вопрос в том, сколько будет держаться стабилизатор и как рассчитать дозу, — бормотала госпожа Эло, бесцеремонно поворачивая его из стороны в сторону, щупая отросшие за ночь на два пальца волосы, и тянула кожу.
Как он не заорал утром, когда проснулся и подошел к зеркалу, Коста не понял.
Но он не заорал. Когда увидел в зеркале смуглого, почти до черноты южанина, с кожей цвета темного ореха. С густыми черными бровями и ресницами… чернющими и длинными — таких у его не было отродясь. Волосы — тонкие, мягкие, как цыплячий пух, шелковистые, черные — отросли на целых два пальца за ночь и торчали в разные стороны. Голова — нещадно чесалась. Шрамы… истончились. Даже те, которые он получил в детстве. Почти истаяли, превратившись в тонкие едва заметные нити.
Это — не он, и одновременно — он.
— Неплохо… Убавить на два камня, пометь, — скомандовала госпожа Эло служанке, а потом перевернула его ладонь, провела подушечкой пальца и поморщилась. — До сих пор грубые. Нужно исправить.
* * *
Тридцать мгновений спустя
Ноги парили в тазике на полу. Руки — в чаше на столе. Лицо щипало и неприятно стягивало, потому что него нанесли густую вонючую маску травяного цвета толстой кисточкой и запретили улыбаться, двигаться и говорить.
Он и не говорил. Потому что всё, что он мог сейчас сказать, нельзя произносить в обществе женщин.
Одна служанка полировала и подтачивала ногти на одной руке, вторая на другой, стараясь не задеть повязку на ладони.
Косте казалось, что с него опять содрали кожу заживо, так резво они терли и разминали, терли и разминали каждый сустав.
Экзекуция была закончена к обеду. С него сняли мерки, служанки ушли, а его опять направили в комнату под домашний арест.
* * *
Госпожа удовлетворилась только через три дня. Когда Косте уже начало казаться, что на его теле не осталось ни одного живого места.
Маски на лицо — утром, в обед и вечером. Лечебный массаж с мазями. Маска для волос. Маска для ресниц. Ванночка для рук. Ванночка для ног. Бадья с эликсирами раз в день.
Странные бабы причесали его и натерли душистыми маслами с ног до головы, переодели в подогнанную по фигуре одежду.
Скудный рацион так и не увеличили, но зато разрешили покидать комнаты, после того как вставили серьгу-камень в правое ухо.
Кололи нещадно и больно.
Точнее злобная Сира предоставила ему выбор — сидеть в комнате под замком до приезда Главы, или — закрепить артефакт, регулирующий силу, и посещать сад, свиточную-библиотеку и домовые постройки.
Слово «свиточная» вспыхнуло в голове ярче сигнального артефакта, и Коста согласился.
Голубой камень не ощущался опасным — это не печать, вырвать серьгу с уха он сможет в любой момент, если решит, что Фу хотят навредить ему.
Если это — позволит ему изучать дом, он — потерпит.
* * *
Большинство комнат опечатали силой — закрыто, его просто не пропускало, и весь третий ярус тоже. Ему остался первый, второй, задний сад, пристройки и выход в кухню. Все остальные помещения были недоступны — он просто не мог выйти и зайти.
«Красное виденье» возвращалось урывками. Сколько он не напрягал глаза, изучая места, где по его подсчетам точно пролегают нити защит и плетений на проходах, сколько не пробовал — ни разу не вышло так, как внизу, когда он ясно увидел паутину переплетений.
Иногда то тут, то там зрение менялось — и Коста внезапно терял равновесие — все плыло, и в этом мареве выхватывал куски защиты сада, паутина сплетений четвертого яруса — башенка на крыше, сигнальная линия, протянутая у входа — прямо поперек больших врат, и это не считая сплошных пузырей-защит.
Голова болела нещадно, глаза слезились — и после пары дней бесплодных попыток увидеть что-то устойчивое, он — отступил, оставив попытки пройти туда, куда нельзя.
* * *
К концу второго дня Коста начал сам себе напоминать волка, которого заперли в клетке и не кормят.
Самое важное помещение в доме — кухню, он нашел сразу, и ещё день искал подход к кухарке — госпожа ясно и точно отдала приказ не кормить его и не давать еды — «ничего сверх утвержденного рациона».
Поэтому сначала Коста просто крутился рядом в надежде стащить что-то съестное.
— Это… выбрасывать? — Уточнил Коста, наблюдая, как старый хлеб и засохшие лепешки, кухарка складывает в большую потрепанную корзину на полу. — Значит, это уже… не еда?
Служанка ответила неуверенно:
— Да, юный господин.
— Значит… если я возьму немного…покормить птиц в саду… это не будет нарушением приказа госпожи, ведь так? Я просто покормлю птиц…
Кухарка задумалась, и в этот момент в животе Косты тоскливо заурчало от голода. Так громко, что женщина, оглянувшись на дверь, торопливо кивнула.
* * *
Госпожу Эло Коста доводил последовательно и методично. Терпеливо и хладнокровно. Так выманивают горных змей из ущелий — дразнят и вовремя отступают назад, и повторяют так до тех пор, пока разъяренная змея не рванет вперед, забыв обо всем.
Он молчал, когда требовали говорить. Стоял столбом, когда нужно было кланяться. Путал приборы, рассыпал рис вокруг тарелки по белоснежной скатерти — и чавкал — первый и последний раз, когда Госпожа решила допустить его к столу.
— Невежда!!! Дикарь!!! Невоспитанный…! О, Боги, как это вообще возможно… вон из-за стола! С этого момента будешь есть только в своей комнате!
Коста сморкнулся в салфетку и отодвинул стул с нарочитым скрипом.
— Поклон!!! Когда ты покидаешь стол, необходимо выполнить вежливый поклон Старшим!!!
Коста сдул волосы со лба — так и лезли в глаза, и небрежно-пренебрежительно поклонился, нарушив все правила, которые Шестой Наставник успел вбить в него намертво.
Он знал, какой поклон ждет Госпожа. Знал, как следует вести себя за столом — Мастер Хо тоже был очень придирчив к вопросам этикета. Знал, и считал про себя… один… два… три…
—…Вон отсюда!!!
…взрыв.
Госпожа была Эло была настолько предсказуема в своих желаниях, и настолько быстро выходила из себя, когда не получала того, что хотела, что Коста иногда терялся.
Позволить себе говорить, что хочешь; думать, что хочешь; гневаться и тут же смеяться; впадать в ярость, и требовать —
