человек. Которого приват-доцент прятал. В розыске? Без регистрации в установлениях Российской империи? В диковатых джунглях Индостана или в горах Киргизии — возможно, но в Британии… В любом случае появление незнакомца связано с отъездом шотландца. Но по железной дороге не уехать, не проходя детектора личности. Тем более, не сесть на корабль.
А что если…
Он резко встал с дивана. Точно! При посадке на дирижабль почему-то проверки нет. Видно кто-то решил, что по воздуху летают только богатые добропорядочные персоны.
Не теряя времени, брат Фёдор нагрянул на воздухоплавательную станцию. И хотя здесь дежурил персонал, видевший русского утром по прибытии, никто, конечно, не признал того пассажира в самодовольном господине из Коллегии воздушных сообщений. Чиновник улыбался, но неискренне, злорадно, отыскивая новые и новые грехи у подчинённых.
Сменный начальник едва на колени не рухнул от взбучки, что не знаком с циркуляром, предписывающим проверку улетающих на детекторе, правда — в ближайшем будущем. Нашлись и другие огрехи, как-то отсутствие портрета Его Императорского Величества в положенных местах. Указатели прохода на посадку висели только на английском языке, но не государственном. А когда в кассе обнаружилась газета «Абердин Ивнинг Стар» с фоторепортажем о парадном выходе Её Императорского Величества, и в ней завёрнутая жирная рыба, по помещению воздухоплавательной станции потянуло декабрьским морозом!
Уже через полчаса все кассиры, дежурившие в кассе последние полгода, стояли по стойке «смирно», прямотой спины напоминая кавалергардов, а цветом лица — представившихся.
Боязнь новой грозы с раскатами грома и молнии подстегнула память лучше любого магического амулета.
— Помню его, ваше высокоблагородие… — проблеял один из кассиров. — Он был с титулярным советником из городской управы. И кто-то третий…
— Куда они улетели?
Вопрос был задан тихо, но с интонацией: не вспомнишь — выбирай краску для оградки.
— Так в Нью-Йорк, ваше высокоблагородие… Оне же отдельный цепеллин заказали. Нет прямых рейсов в Нью-Йорк, ваше высокоблагородие… Титулярный советник изволили платить.
Вот! Круг замкнулся. Совпадением это быть не могло. Чудеса за океаном связаны с какой-то чертовщиной из пространства-времени. О’Нил, с виду — полное ничтожество, сумел получить знания из грядущего! И умыкнул их, наивно полагая спрятаться от всевидящего ока Святой Православной Церкви. Теперь только вопрос времени догнать их и изобличить.
Улетая, Фёдор абсолютно не опасался, что абердинские станционные служащие запросят Торжок или хотя бы какой-то Лондон — что же за инспекция была такая. Напуганы вусмерть. Только радоваться будут, что наверху забыли о наказании. Рыба, завёрнутая в газету с императрицей, это практически государственная измена!
По той же причине всегда вёл себя столь же самоуверенно в других инстанциях, подражая хамовато-напористой манере столичных чинуш. А даже если выяснится вдруг, что к ним наведывался самозванец, к церкви не ведёт ни одна ниточка.
После пересадки в Мемфисе, с довольно долгим вынужденным ожиданием, шотландец и попаданец из Третьей Речи Посполитой сели, наконец, в вагон, следующий в Монтеррей.
— В моём мире это два разных государства — США и Мексика, — сообщил пан Бженчишчикевич, отныне по документам — мистер Ковальски. Монтеррей находится уже в Мексике и у нас считается Северной, а не Центральной Америкой.
Между собой, находясь в купе вдвоём, они чаще общались на русском. Поляк усиленно учил английский, но по мере удаления на юг британская версия О’Нила всё меньше помогала в общении с местными. Те говорили, словно нехотя пережёвывая слова и проглатывая половину звуков. Вдобавок вставляли испанские, шотландцу совершенно неизвестные. Родившийся в этой реальности абердинский приват-доцент чувствовал себя здесь практически столь же чужим, как и попаданец из другой вселенной.
Линк и О’Коннор двигались к другой точке маршрута независимо. Те сочли, что компания из четверых будет менее приметна, чем две пары. Но профессор из Нью-Йорка лучше других знал Америку. Точнее — единственный, который вообще в ней ориентировался. И как бы Бженчишчикевич не радовался его отсутствию, памятуя о ментальных пытках, сейчас предпочёл бы видеть садиста-мозголома рядом. Тем более, в дороге тот вряд ли практиковал бы свои жестокие методы.
— Джил! Нужны ли мы им? Линк выкачал из меня чрезвычайно много. Если останемся в деле, нас нужно брать в долю и что-то платить. Порой опасаюсь, не тупик ли нас ждёт в Монтеррее. Представь, приедем, адреса такого нет, деньги кончились…
— Даже думать о подобном не стоит, — успокаивал его шотландский учёный. — Поверь, в твоей голове ещё очень много знаний. Ты же читал газеты, смотрел кино… И это ваше домашнее кино.
— Телевизор, — подсказал попаданец.
— Вот. Там ещё море социальной информации. И специальной, надо её только систематизировать. В том числе — научной. Ты же хочешь вернуться домой?
— Хочу. Но надежду потерял. Всё же давай представим: мы в Монтеррее одни. Нас никто не ждёт. Никому не нужны. Ты ещё говорил, что институтом и нами заинтересовались русские власти.
— Да. Потому так спешно уехали из Нью-Йорка.
— Но если дела пойдут совсем плохо, мне, наверно, последнее что останется — сдаться им.
О’Нил оторвался от созерцания уныло-однообразных пейзажей, мелькавших за окном купе, и с сожалением глянул на попутчика.
— Хочешь, чтоб школьные учебники выкачали из тебя вторично? Учти, русские не славятся деликатностью. Линк покажется тебе нежным доктором рядом с их экзекуторами. Видел казаков в Нью-Йорке? На лошадях, машин не признают. Даже летом в своих странных косматых шапках. Дикари! И возводят дикарство в культ.
— Но запускают космические ракеты. Джил! Я не понимаю этот мир.
Он действительно был иной. А мир американского юга не замедлил показать компаньонам ещё одну свою сторону. Не самую приятную. Поезд затормозил и остановился до станции. В окне показались всадники в широкополых шляпах. Точно не казаки.
Дверь купе распахнулась под жалобный треск ломаемого внутреннего запора. На пороге вырос заросший лицом детина в ковбойской шляпе. Нижнюю часть лица укрыла чёрная маска — под цвет тёмно-коричневой кожи между маской и шляпой. Тёмно-карие глаза угрожающе налились красным.
Слово «ограбление», robbery, он бросил как невнятное «рбери», и если бы не здоровенный «кольт» в руке, путники вряд ли бы догадались, что от них хотят.
А хотел он все наличные деньги, часы, амулеты. Обручальные кольца и золотые запонки, причём отсутствие золота здорово огорчило обладателя револьвера, он выразительно щёлкнул курком. Убедившись, что угроза не прибавила богатства, злобно выругался и вышел.
О’Нил лишился пары амулетов с простыми бытовыми плетениями, доступных для управления даже ординаром, у Ковальски вообще при себе не было ничего ценного, кроме часов со странной для местного глаза надписью Sochi 2014 и пятью олимпийскими кольцами.
А ещё — никакого оружия. Да и будь у них по пистолету, осмелились бы дать отпор довольно многочисленной банде? Вряд ли.
С коридора донеслись женские крики, затем грубый мужской голос. Прогремел выстрел, крики усилились, оборвавшись после следующего выстрела.
— Мы ещё ничего отделались, даже легко, — попытался блеснуть оптимизмом шотландец.
— Лучше скажи, что мы будем жрать всю дорогу до Монтеррея! — взвыл поляк. — Ни копейки не осталось… Пся крев!
— Успокойся. Пятьдесят рублей у меня рассованы под стельками ботинок. Мы — предусмотрительный народ.
— А мы — народ, в стране которого не останавливают и не грабят поезда.
— Ты прав. Америка — не лучшая часть этого мира.
Наконец, поезд тронулся. По вагону неслись стенания и проклятия. Судя по всему, грабители кого-то подстрелили. О’Нил и Ковальски сочли за лучшее не вмешиваться.
Шотландец, совсем не перенявший отваги легендарных предков-горцев, старался скрыть чувства, когда смотрел на попутчика. Тот не просто боялся. Он с каждым днём всё глубже опускался в пучину уныния.
А ведь Бже ещё многого не знал.
По мнению Линка, они собрали вершки его воспоминаний. То, что было когда-то неплохо заучено или усвоено. Мозголом был уверен в возможности выкачать каждую кроху сведений, например, содержание газетного листа, если попаданец хоть раз мазнул по нему взглядом лет двадцать назад. Это требовало способностей, многократно превышающих его собственные.
О’Коннор разделял мнение профессора. О’Нилу шепнул наедине, что столь глубокое копание в разуме поляка, видимо, будет ещё мучительнее. Или даже приведёт к распаду личности.
В общем, человек с непроизносимой фамилией Бженчишчикевич едет на заклание. Из-за чего учёному было крайне неловко рядом с ним, неприязнь от проявлений трусости умножалась на отвращение, что везёт доверившегося ему на погибель.
Но разве что-то поменяешь? Зашли слишком далеко. Маккенна, узнав, что в молодые годы пан Бже проходил военную
