- Ты словами то не понтуйся тут... бризантность...фугасность. - заявил Шмель. - Скажи толком.
- Толком это так: скорость, с какой вэ-вэ детонирует - бризантность. Чем быстрее, тем лучше те же осколки разлетаются. - я изобразил что-то разлетающееся руками. - А фугасность - сколько газов образуется при взрыве. Если скажем землю взрывать, то чем больше газов, тем больше земли выкинет. Вот и все, в двух словах.
- Ишь ты... Инженерная разведка, блин. Как выучите чего... - вздохнул Шмель. - Ладно, пошли имущество делить, народ заждался.
Я почувствовал, как кто-то аккуратно потянул меня за полу анорака. Я обернулся, и увидел стоящую у меня за спиной Лику. Выражение лица у нее было серьезным и сосредоточенным.
- Обед скоро будет? - спросила она.
Я немного растерялся, не по моей части вопрос явно, посмотрел на часы и ответил:
- Через час примерно. А ты уже есть хочешь?
Маша стояла неподалеку, в разговор не вмешивалась и слегка улыбалась.
- Нет. Я конфет хочу, а мама говорит, что до обеда нельзя. - ответила Лика и спросила: - А час - это долго?
- Нет, пожалуй. Погуляешь с мамой, и час как раз пройдет. Договорились?
Она с серьезным видом кивнула. Ну что же, я молодец, и конфетный кризис разрулил. Прирожденный политик, Бриан, который голова.
Александр Бурко.
30 марта, пятница, день.
- Александр Николаевич! Вы зачем так поступаете? Вы как смеете?
Седоватый, упитанный мужчина лет пятидесяти, с красным от злости лицом, в рубашке без галстука и ботинках без шнурков, стоял по ту сторону решетчатой двери, отделявшей его от собеседника. Дверь была совсем новая, покрашенная белой краской, но от этого не ставшая более привлекательной - все же она отделяла тесную бетонную коробку тюремной камеры, в которой стены даже и не красил никто, давая возможность рассмотреть плотно пригнанные фундаментные блоки, от столь же мрачного коридора. Откидная деревянная полка без матраса, металлический унитаз и раковина в углу. С каждым словом мужчина постукивал мясистой ладонью по толстым вертикальным стальным прутьям, отчего те тихо гудели.
В конце коридора стоял стол, за которым, читая книгу, разложенную под настольной лампой, сидел охранник в черной форме, какую теперь носили подчиненные Пасечника. На поясе дубинка, электрошокер, баллончик с экстрактом красного перца. Без оружия, естественно. Стук по двери привлек его внимание, он поднял голову. Убедившись, что ничего внештатного не происходит, он снова уткнулся в книгу.
- А что вас так удивляет, Петр Валерьевич? - вежливо спросил Бурко, улыбнувшись арестанту. - А чего вы ожидали, приехав сюда за убежищем?
Бурко стоял напротив решетчатой двери, прислонившись к холодной бетонной стене и сложив руки на груди. Он откровенно забавлялся происходящим, и это явно злило человека в камере, который видел насмешку.
- Я ожидал человеческого обращения, прежде всего! И уважения! - выкрикнул человек за решеткой. - В конце концов, я ваш партнер!
- Вот только о партнерстве не надо! - даже засмеялся Бурко, в защитном жесте подняв ладони перед собой. - Как вы стали моим, с позволения сказать, партнером, это вообще печальная история. Для меня печальная, для вас, скорее всего, радостная. Странно другое... А почему вы решили искать спасения здесь?
Вопрос явно озадачил того, кого называли Петром Валерьевичем. Судя по всему, он до сих пор не дал себе труда задуматься об этом, хоть и просидел в камере со вчерашнего дня. Петр Валерьевич принадлежал к тому типу государственных людей, который считал все в стране своей собственностью. Когда он вдруг "входил в долю" в какую-нибудь компанию, он искренне полагал, что так и надо. Для чего тогда эти компании нужны, для чего тогда он занимает свое кресло в своем кабинете? И элементарный вопрос Бурко поставил его в тупик. На красном широком лице отразилась напряженная работа мысли, затем мысль явно вылилась в очередную вспышку праведного гнева.
- Да как вы вообще смеете?
Он даже попытался потрясти толстые стальные прутья решетки.
- М-м-м... это все, что вы имеете сказать? - даже удивился Бурко. - Вы действительно искренне полагали, что приедете сюда и сможете, как и раньше, требовать чего угодно? И все вокруг снова забегают, засуетятся, чайку принесут? Серьезно? Вы и вправду так думали?
Петр Валерьевич ничего не ответил, но запыхтел громче. Судя по всему, именно так он и думал. Бурко даже задумался, не хватит ли Петра Валерьевича кондрашка от возмущения. Не то, чтобы он о нем беспокоился, но у него были определенные планы на узника.
- Где моя жена и мои сотрудники? - спросил Петр Валерьевич, чуть сбавив тон.
- Жена... Жена в соседнем, женском отделении. Устроена немного лучше, чем вы. Сотрудники тоже неподалеку, в общей камере. Вон за той дверью.
Бурко показал рукой на металлическую и звукоизолированную дверь в конце короткого коридора. Петр Валерьевич сидел в отдельном отсеке для особо важных лиц, чьи контакты с остальными арестантами, буде такие появятся, были бы нежелательными. Еще прямо из этого коридора была дверь в еще одно помещение, на обзаведении которым настоял Пасечник. В нем не было ничего кроме свисающих с потолка наручников и длинного металлического стола с кандалами для рук и ног. Впрочем, Петру Валерьевичу посещение этой комнаты не грозило, потому как никакой ценной информации он не скрывал, да и не имел таковой. Бурко скорее развлекался.
- И все же, Петр Валерьевич, вы не ответили на мой вопрос. Почему вы решили искать спасения здесь?
- Потому что полагал вас человеком чести! - вдруг выкрикнул Петр Валерьевич. - Что если вы дали слово вести себя порядочно по отношению к партнеру, то так и будет впредь!
Эта гневная филиппика явно озадачила Бурко. Он даже не сразу нашелся, что сказать.
- Ну, Петр Валерьевич... встречал я дураков, но таких самодовольных как вы - никогда в жизни. - Бурко даже сделал глубокий вдох и выдох, и помотал головой, как будто отгоняя видение. - Вы вымогательством отторгли долю в компании, пальцем о палец не ударили, чтобы предприятию помочь, тянули из меня деньги, причем подставляя меня же под обвинение в финансовых преступлениях, потому что я еще и вынужден был перегонять их туда, куда гонять нельзя, и теперь, когда у вас даже не хватило ума вовремя позаботиться о самом себе, вы приезжаете сюда, и требуете почета и уважения? Нет, это даже не лечится...
На лице Петра Валерьевича застыло выражение, как будто он и вправду пытается понять собеседника, но не может постичь его логику. Он искренне не мог понять, в чем же проблема?
Дверь в коридор открылась, вошел Пасечник.
