Ваня облегченно вздохнул, но тут, непонятный мужик, вдруг сорвался с места как спущенная пружина и навалился на Ваню.
Плечо пронзила резкая боль, потом рядом с головой, резанув скулу, в землю с хрустом вонзился клинок.
Иван опять заорал, заблокировал следующий удар предплечьем и, саданув в висок локтем, сбил с себя странного диверсанта. Потом сразу навалился на него, левой схватив за руку с ножом и, хрипя от злости, принялся молотить правым кулаком.
Тот забарахтался, попытался скинуть его, наподдав коленом, но уже после третьего удара обмяк.
Иван все не мог остановиться и молотил как заведенный.
— Сука, гандон штопаный, собака сутулая, залупа…
Рядом мелькнул луч фонарика, Иван опомнился, схватился за болтающийся на ремне автомат и на коленках рванул за дерево.
— Свои, Шустрый! — гаркнули голосом старшины, а потом из кустов выскочила массивная фигура.
— С-сука… — выдохнул Ваня, заикаясь от волнения. — С-сука…
Науменко еще раз мазнул фонарем по сторонам и припал на одно колено возле неподвижного тела немецкого диверсанта.
Ваня разглядел, что тот тоже в советском камуфляже и чуть не прикусил себя язык от неожиданности.
В голове мелькнула лихорадочная мысль:
«Своего завалил!!! Точно своего… блядь, что теперь будет…»
— Цел? — лаконично поинтересовался старшина, переворачивая тело на живот и ловко заворачивая ему руки за спину.
— Ц-цел… — заикаясь от волнения, соврал Ваня. Плечо и щеку пекло огнем, но признаваться, что его ранили, Иван почему-то постеснялся.
— Тогда за мной… — Науменко ухватил за шиворот вяло мычащее тело и быстро потащил в лес.
Вообще ничего не соображая, Ваня потрусил за ним.
Через несколько минут они добрались до сгоревшего самолета. Луна выскочила из облаков и осветила несколько неподвижных тел на земле, тоже в отечественном камуфляже, возле которых топталось несколько солдат с винтовками, чуть поодаль, залег пограничник Миша со своим пулеметом.
— Доклад! — из темноты к Ване и старшине выскочил лейтенант Селиверстов.
— Шустрый взял языка, — Науменко бросил тело.
— Красавчик… — лейтенант приобнял Ваню, но сразу же отстранился, взял его за подбородок и завертел его головой. — Цел? Щека… ерунда, порез. Что еще? Не молчи, говори!
— Правое п-плечо… — Ваня ощутил сквозь запах гари, смрад паленого человеческого тела и согнулся в приступе рвоты. Его вывернуло почти наизнанку.
— Блядь… — Селиверстов отскочил, но потом дернул к себе Ваню за рукав, запустил руку под его куртку и сдержанно хмыкнул. — Тоже ерунда…
На поляне один за другим на поляне появились Симонов, Наумов и Сеня. Сеня тащил за собой еще одно тело, но его по безвольно болтающимся рукам и сплошь заляпанному темными пятнами маскхалату было видно, что это труп.
Наумов хрипло доложил.
— Чисто, одного положили, двое точно ушли, может больше.
Селиверстов повернулся к солдатам и сухо приказал.
— Оцепить все вокруг. Живо, шевелитесь. Собрать трупы…
Иван безвольно сел прямо на землю и тихо поинтересовался.
— А чего они… они в нашем…
— Спросишь тогда, когда сам немецкую форму оденешь… — серьезно ответил старшина, став на колени рядом с Ваней. — Давай, показывай, герой. Не хватало еще, чтобы кровью истек…
— А он еще по-русски матерился… — пожаловался Иван.
— Да потому что, наверняка, русский, — Науменко зубами разорвал перевязочный пакет. — Так-с, что тут у нас? Да ты в рубашке родился, парень…
Ваня вообще перестал что-то понимать. О том, что русские служили немцам, он помнил, но, все-равно, понятие русско-немецкий диверсант тупо не хотело укладываться у него в голове. Зато очень хотелось свернуть шею некоторым персонажам из его времени, называющих таких людей борцами против коммунистического режима. Над причинами такого желания Иван не задумывался — ему просто хотелось и все.
Дальнейшие события смазались, более-менее пришел в себя Ваня только в расположении отряда.
— Держи… — Симонов отогнул крышку на банке консервов, а потом ткнул ему в руки помятую кружку, остро пахнущую спиртным. — Конина, немецкая. Это как обезболивающее, да и заслужил ты. Это же надо, в первом же выходе, живого фрица взял. Везунчик. Красавец, ничего не скажешь. Но по башке от Сильверстова получишь, это я гарантирую. Ну да ладно. Нам по башке получать, как с горы катиться. Чего кривишься? Больно? Сейчас сестричка придет, заштопает, будешь как новенький…
Иван зажмурился, но сразу же открыл глаза, потому что в памяти немедленно всплыла обгорелая фигурка в кабине самолета, в уши стеганул ее крик.
Руки предательски задрожали.
— Давай, давай… — Симон сам прижал кружку к его рту. — Хлебнешь — попустит. Меня тоже колбасило после первого боя. Как сейчас помню, лежит фриц, полбашки нет, а левым глазом мне подмаргивает…
Ваня глотнул, зашипел от боли в разбитой губе и сипло поинтересовался.
— Ты… ты видел… как она… горела…
— Ты о летчице?.. — Симонов шумно вздохнул, садясь рядом и тихо ответил. — Видел, я же рядом с тобой был.
— И что?
— Ничего, — зло отрезал тот. — Я до хера чего видел. Видел, как детишек и баб в овине сожгли, видел, как наших пленных расстреливали. Сука, как тире, десятками. Рядом был, своими глазами, блядь, видел. И ничего сделать не мог, понимаешь? Не мог, блядь!!! Забудь, ты все равно ничем ей помочь не мог. Не забудешь — свихнешься. Научись, забывать, иначе мозги набекрень станут. Я научу потом, есть методика. Понял, Шустрый?
Ваня стиснул зубы и смолчал.
— Вот он, наш герой… — к палатке вышли старшина и Наумов. — Вы уж заштопайте, товарищ военфельдшер, нашего парня…
— Ванечка!!! — к Ивану с радостным визгом кинулась военфельдшер Курицына. — Жив!!!
Но сразу же застеснялась, замерла и даже отвернулась.
— Вот оно как? — с пониманием хмыкнул старшина, огладил усы и махнул рукой Симонову. — А пошли Саня, чайку заварим, пусть поворкуют голубки.
— Тут шить надо, но у меня же ничего нет, — растерянно охнула Маша. — Ни ниток, ни антисептиков, ничего. И бинтов даже…
— Вот аптечка немецкая, товарищ военфельдшер, — Симонов положил на ящик небольшую коробку. — Тут все есть. Даже эти, как их…, короче, щипцы, какие-то и иголки с нитками…
Маша быстро стрельнула глазами на открытую банку немецких консервов с галетами, открыла коробку и завороженно ойкнула.
— Ого, откуда у вас это…
С того момента, как они виделись последний раз, военфельдшер Курицына еще больше осунулась. На усталом, изможденном лице, остались только одни глаза, а гимнастерка висела на ней как на вешалке. Да и голос стал бесцветным, словно у старушки.
— Подожди, — Иван положил руку на ее ладонь. — Успеешь. Поешь пока.
— Я не голодная, перестань! — возмутилась Маша, но сразу же сникла и тихо всхлипнула. — Я чуть-чуть, всего ложку одну…
— Ешь! — Ваня сунул ей банку в руки, а потом начал запихивать в ее санитарную сумку остальную еду. — А это с собой заберешь. У нас еще есть, мы у немцев забрали. Да не вой ты, ешь, сказал. Маша, зараза, ты глухая? Ешь!
Послышался быстрый стук ложки об банку и хруст галет. Ваня, как и в прошлый раз, отвернулся, чтобы не смущать Машу.
— Все, я наелась, — через пару минут военфельдшер мягко прикоснулась к плечу Ивана. — Спасибо, Ванечка… — а потом, вдруг, застенчиво чмокнула его в щеку и торопливо зачастила. — Только ничего не подумай, я так… ну… просто поблагодарила. А теперь будем шить. Так со скулой понятно, ничего страшного, тут как раз пластырь есть… плечо тоже? Сейчас я сниму бинты…
Ваня невольно вздрогнул, поцелуй обжег его как немецкая пуля. А еще, непонятным образом, этот невинный поцелуй, снял жуткое наваждение, сгоревшая летчица исчезла из головы.
Облегченно вздохнув, Иван хотел что-то сказать Маше, но запутался в словах и смолчал.
— Ты теперь разведчик? — затараторила Маша, быстро обрабатывая рану. — Ого, молодец! А у меня все по-старому. Сегодня на операции ассистировала, Варвара Сергеевна хвалила меня. Не шипи, уже все. А начальник санитарного управления армии, военврач первого ранга, запретил всем врачам женщинам оставаться с ранеными. Вот так. А сам остается. А мы будем выходить со всеми. Вроде как с управлением армией. Слышишь… — она на мгновение прислушалась к грохоту канонады. — Садят днем и ночью, сволочи. Но мы выйдем обязательно. Я точно знаю. А ты как? Ты, куда?
