― Чем читать проповеди, лучше бы помог.
Это сказал Лоренцо. Он сбросил ремни, за которые они тянули сани, и встал с вызывающим видом, скрестив на груди руки. Вагант не ожидал этого. Он думал, что если неприятности и будут, то зачинщиком станет Франко.
Он подал Даниэле знак остановиться. Снял со спины рюкзак. Прислонил свое ружье к саням.
― Что ты сказал?
Лоренцо посмотрел на него неуверенным взглядом.
― Я спрашиваю тебя, что ты сказал?
Новичок поискал глазами глаза Франко, а потом Даниэлы.
Но его друг отвернулся, а девушка смотрела взглядом, который не сулил ничего хорошего.
― Я жду ответа.
― Я ничего не говорил.
Вагант отрицательно покачал головой.
― Это неправда. Кое-что ты сказал. Напомнить тебе? Ты сказал «Чем читать проповеди, лучше бы помог».
Мальчишка заморгал так быстро, что его веки забились, словно крылья готовящейся взлететь птицы. Он что-то пробормотал.
― Что ты там бубнишь?
Новичок покраснел.
― Я сказал, что прошу прощения.
― К сожалению, этого недостаточно.
Внезапно Вагант набросился на своего товарища по экспедиции, отвешивая ему сперва оплеухи, а потом удары кулаком, которые становились все сильнее и сильнее. Прямые удары, направленные в лицо, в ребра. После удара ногой между ног юноша упал на колени, крича от боли. Вагант заткнул его ударом колена в подбородок; парень рухнул спиной на землю и распластался, как мертвый.
Вагант презрительно посмотрел на него. Снова надел на спину рюкзак и взял в руки ружье.
― Если не встанет через две минуты, бросим здесь, — сказал он, обращаясь к Франко, — а сани ты потащишь один.
Это был момент истины. Франко был гораздо толще и гораздо глупее Лоренцо. Предсказать его реакцию было невозможно. Но от нее зависело, смогут ли они вернуться домой живыми и с грузом.
Франко посмотрел на Ваганта. Потом надолго опустил взгляд под ноги. Наконец кивнул и принялся растирать лицо товарища снегом, чтобы привести его в чувство.
Лицо Лоренцо распухло, но ран на нем не было. Сильнее всего болели яйца. Но Вагант специально рассчитал силу ударов так, чтобы сделать ему не слишком больно. Франко растерянно посмотрел на него. Потом опустил глаза и снова накинул на себя упряжь саней.
Даниэла вздохнула с облегчением.
Когда новички потащили сани, она подошла к Ваганту.
― Ты же понимаешь, что в один прекрасный день кто-нибудь из них убьет тебя? — прошептала она ему на ухо.
Он пожал плечами.
― Рано или поздно умереть придется в любом случае.
Девушка растерянно посмотрела на него. У нее были глаза глубокого синего цвета. Синего, как небо, которого больше не было, как море, как голубые цветы, которые тоже давно исчезли. Она ничего не ответила. Ей стало бесконечно жалко этого сильного и одинокого юношу.
Постепенно к Лоренцо вернулись силы, и они пошли быстрее.
Крылатое создание следило за происходящим с вершины заснеженного холма, который когда-то был жилым домом. Под белым покровом оно не отличалось от статуи. Его лишенное очертаний лицо не выражало эмоций. Когда люди были уже далеко, оно резко взлетело взмахом своих мощных крыльев, исчезнув, как при пробуждении исчезает ночной кошмар.
Глава 7
РАЗЛАМЫВАЯ ПАЛЬЦАМИ НИЧТО
Крошечная комнатушка, которую Управляющий выделил для мессы, на поверку оказалась даже чересчур просторной. На мессу не пришел никто. Вряд ли здесь было так уж много развлечений, но идея посетить мессу все равно никому не показалась привлекательной.
В те моменты, когда Джон занимался подготовкой к мессе, ему еще удавалось думать о себе как об отце Дэниэлсе.
Он подождал десять минут, после чего решил начать.
Достал из рюкзака необходимое и разложил на выданном ему шатком столике. Естественно, гостий не было. Если бы они были, мессы пользовались бы невероятным успехом. Но теперь от хлеба остались одни воспоминания. «Как и от самой Католической церкви», — с горечью подумал Джон.
Священник расстелил на столе относительно чистую салфетку, поставил стакан и блюдце.
Теперь причастие стало исключительно символическим действием.
Когда-то от верующих требовалось поверить в то, что гостия и вино — это тело и кровь Христовы. Теперь от них требуется дополнительный акт веры: представить себе, что в моей руке находится гостия, а в стакан налито вино.
Он отслужил мессу с унынием, которого не испытывал даже в самые темные моменты.
Стыдясь этого чувства, он думал о священнослужителях прошлого. О тех, кто не давал погибнуть вере и обрядам в самые мрачные эпохи истории человечества. Джон молил Бога дать сил, чтобы он мог соответствовать уровню этих людей. При этом он сознавал, что сделан совсем из другого теста. Его вера была нетверда еще до Страдания. Он хорошо помнил один день за много лет до конца света, когда прочел о резне, которую устроил в Америке один сумасшедший. Тридцать два ребенка от шести до десяти лет были расстреляны из автомата.
«Где Ты был, когда этот монстр направлял на невинных свое ружье?» — крикнул он в душе своему Богу.
Но какая-то часть его самого уже знала ответ. И она была сильнее любых сомнений.
Этих детей убил человек, а не Бог.
Бог позаботился об их душах, но он не мог отнять у убийцы свободу выбора. Такое объяснение Джон дал бы любому спросившему. Хотя на самом деле предпочел бы, чтобы Бог опустил с небес руку и вырвал сердце из груди ублюдка прежде, чем тот успел произвести хоть один выстрел.
Тем не менее, Дэниэлс не позволил своим сомнениям нарушить святость мессы. Он исполнил ее предельно внимательно и аккуратно. Отсутствие зрения не было помехой: руки знали все наизусть. Воспроизведение привычных действий давало некоторое утешение.
Только когда он начал читать «Отце наш», молитву с 1700-летней историей, что-то внутри начало сдаваться.
«Да приидет царствие Твое...»
Но мир больше не принадлежал Богу, и тем более не принадлежал он человеку.
«Хлеб наш насущный даждь нам днесь...»
Но какой хлеб? Быть может, в мире никогда больше не будет хлеба. Теперь слова «ядите: сие есть Тело Мое» следует понимать буквально...
«И не введи нас во искушение...»
Искушение выжить: пусть даже ценой убийства, насилия, грабежа. Именно в таком порядке: от менее тяжелого преступления к более тяжелому. Потому что отнять жизнь в этом царстве мрака и смерти было меньшим грехом, чем обокрасть...
