— Нам нужна помощь! — крикнул он местным.
Мужики забеспокоились, зашушукались. Еще бы, наверное, все уже знают: солдаты сбежали, вооруженные, опасные.
— Мой друг болен! Пожалуйста, помогите нам! Вот! — Он склонился, чтобы положить автомат, но так и застыл — словно по команде мужики направили на него стволы.
Местные — все шестеро — были вооружены. И смотрели неприветливо.
— Не стреляйте! Мой друг болен! Мы не опасны!
Защелкали затворы. Женька вдруг всхлипнул, поднялся и, шатаясь, побрел к местным.
— Стой, — прошептал Дрон, приседая. — Камрад, стой!
— Лунарь? — четко, с ненавистью спросил местный.
Дрон растерялся. Лунарь? Женька брел к ним, волочился кое-как, а Дрон застыл на месте и медленно, на всякий случай, поднимал оружие.
Женька вдруг остолбенел.
— Г-господа, — услышал Дрон. — А ч-что с в-вами? Г-господа?
— Эй, лунарик, вали отсюда!
Женька возобновил движение. То ли не соображал, то ли еще надеялся на помощь. Вот ведь.
— Вали, сказали, стрелять будем! Здесь вам не Москва!
Дрон решился: надо забрать Женьку, остановить. Он, не опуская автомата, сделал несколько шагов вперед, пристально всмотрелся в лица… Лица?!
Человекообразные существа были братьями вчерашнего зверя, частью его мира — шелушащиеся, покрытые пятнами и струпьями, с гноящимися щелками глаз. Руки переднего, сжимающие незнакомой конструкции ружье, до ужаса напоминали клешни.
Женьку совсем занесло. Он нелепо взмахнул руками — и передний мутант выстрелил. Дрон затаился, не дыша. Женька упал набок. Похоже, местные не ожидали от товарища такой прыти — на секунду воцарилась тишина, уроды не двигались. Потом застонал Женька. Пока все глазели на него, Дрон кинулся вбок, в лесную чащу. Он бежал, не разбирая дороги, не замечая, что ревет, бежал, нелепо вскидывая ноги.
На тропинке за его спиной Клешня навис над странным лунарем, направив на него ствол.
— Че он? — спросил Сопливый.
— Хрен знает… Стремный… Чистый, бля. Эй, Мокруха, пошерсти, что у него в мешке?
Мокруха послушно полез в рюкзак. Вынул банку консервов, растерянно покрутил в руках. Порылся еще, нашарил фонарик, спички.
— Лунарский шмот, — авторитетно заявил Сопливый.
— Ни хрена не лунарский! — Дед Вано, признанный спец по лунарям, отобрал у Мокрухи фонарик. — Нет у лунарей такого шмота! Эй, задохлик, говори, откуда ты?
Женька открыл глаза. Все плыло, кружилось, ну и рожи у местных, что они от него хотят, мама, прости, ой, больно, мама, товарищ офицер, я из взвода…
— Какая еще часть? — не понял Клешня. — Ну-ка, Мокруха, разберись, что он там лопочет!
Мокруха наступил на искалеченную руку Женьки, Женька зашелся криком.
Этот вопль и звуки выстрелов настигли Дрона. Дрон втянул голову в плечи и, не оглядываясь, побежал дальше. У него не хватало дыхания и очень кружилась голова.
— Бесполезно, — Клешня плюнул на труп. — Надо найти второго. Шмот заберем, а второго сдадим баронам.
Дрона поймали к вечеру.
* * *
Леон держит меня за руку чуть выше локтя. Больно. Терплю. Спотыкаясь, иду следом. Молчим. Наконец останавливаемся. Сейчас что-то будет!
— Что за дело? — перевожу стрелки, чтобы он успокоился.
Ни фига не подействовало.
— Зачем ты притащила это дерьмо в бункер?
За полтора года я научилась мало-мальски его чувствовать. Сейчас он взбешен. Эх, говорила же моя задница!
— Это непростой человек…
— Что-то за последнее время стало много «непростых человеков»!
— Хорошо, тогда как ты объяснишь… его существование? Его машину? Его книги? Одежду?
Вроде успокоился.
— Пока никак. Но я тебя просил, предупреждал: не свети бункер. Мое положение зыбкое, вдруг завтра надо будет залечь?
— Он же не опасен! Да он вороне голову не скрутит!
— Ладно. Представь: возвращаешься ты домой, а в твоей постели — сифилитичка.
— Леон, да пойми же ты: у меня выхода не было! Куда бы я его машину дела?
Усмехается. Достает портсигар. Понты, блин! И сигаретки покруче моих будут. Бумага тонкая, почти прозрачная.
— На твоем месте другой бы…
Не даю ему договорить:
— Знаю, знаю!
Протягивает сигарету. Закуриваю и продолжаю с замирающим сердцем:
— Что с ним теперь?
Говорю и понимаю, что от его решения зависит если не вся моя жизнь, то ее огромный, самый важный кусок. И если он поступит «как другой бы», я не знаю, что сделаю. Не знаю, на чьей стороне буду. И не знаю, кто из них более «свой». Леон… Мне будет его не хватать, но он не пропадет без меня. Вадим…
— Идем, я кое-кого тебе покажу.
…Вадим. Существо из другого мира. Парень из Поднебесной. Человек, который не боится помочь незнакомому. Просто так помочь. И не потребовать платы. Что он сейчас обо мне думает? Черт! И еще раз черт! Отблагодарила, блин! Подставила. Привела цацками увешанного, понадеялась на Леона, подумала, что поймет, поможет… С какой стати?
— Что с ним будет?
Оборачивается, выплевывает окурок, растирает ботинком и говорит на ходу:
— Сандра… Взрослая ведь девочка. Это для тебя важно?
Молчу. Пять граммов золота. Фантастическая машина… Лакомый ведь кусок. Почему сразу не подумала? Забыла, что здесь совсем не как у лунарей… у элиты. А если бы не Леон, кормить бы мне червей своим гуманизмом.
Идем быстро. Дыхание сбивается.
— Ты говорил… не бросать своих. Он помог просто… так, понимаешь? Просто так!
— И сразу свой?
Вижу его затылок. Смоляные волосы собраны в хвост. Волосок к волоску. Наверное, он сейчас улыбается. Ненавижу его улыбку! Молчит. Издевается? Меняю тему.
— Что за дело?
— Такой ты мне нравишься больше.
Сволочь. Ненавижу. И преклоняюсь. Иногда кажется, что он железный, поэтому боюсь: железному легко заржаветь.
— Сама увидишь. Возможно, твой… хмырек нам и пригодится.
Перевожу дыхание. Если «пригодится», значит, будет жить. Хотя… зачем Леону его убивать?
Два этажа. Первый — цокольный, второй типа жилой. Внизу — сырые, холодные даже летом клетушки. Наверху — каморки тюремщиков, мало уступающие камерам. Третий, четвертый и пятый этажи снесены на фиг. Сотни раз была здесь, но не привыкла. Только вижу чертов дом, сразу чувства возвращаются. Снова я валяюсь связанная, и жизнь висит на волоске. И снова Леон, но теперь по эту сторону стены.
Идем по протоптанной тропе, справа и слева — поросшие щетинистым кустарником развалины. Здесь мало обитаемых домов — опасно, рядом зона отчуждения, где пересекается слишком много интересов.
