«Господи, – вертелись хаосом мысли в голове Гончарова, – тут было всё относительно спокойно, и сейчас именно мы, а не тарлане или Предтечи устроили пальбу! Эти-то парни не виноваты, что Надю расстреляли! Вот так всегда: основные пули достаются совершенно невиновным!»
Хотя он тут же, как часто делал на войне, запретил себе думать так. Если бы люди, которые жили и живут здесь, не допустили того, что можно взять и просто за несогласие расстреливать безоружных… Значит, и они в чём-то уже виноваты! Сейчас он, прежде всего, защищает сына, которого убьют, если майор Гончаров не будет убивать сам.
– Алёшка, Пётр! – крикнул он в открытое окошко. – Отходите сюда!
Осторожно выглянув из-за угла, он заметил, что парнишка у машины совершенно растерялся: солдатик залёг и вертел головой то на распахнутый дверной проём, то в сторону выступа вентиляционной шахты, из-за которой слышал выстрелы. В момент, когда майор выглянул, парень как раз пялился на дверь, не зная, что делать. Имей солдатик побольше боевого опыта, он бы давно сообразил добежать до двери и просто расстрелять Алексея и Петра в спины, но, к счастью, такой практики или смекалки у него не оказалось.
Рядом с дверью валялся часовой, которого майор сбил створкой. В него, очевидно, попали и пули второго солдата, когда тот открыл огонь по дверному проёму.
– Брось оружие, парень! – крикнул Гончаров, беря солдатика на мушку.
До гравилёта было метров семь-восемь, и промахнуться майор не мог.
Солдатик аж подскочил и, не вставая, попытался повернуться к майору, нацеливая автомат. Пуля Гончарова взрыла утеплитель, засыпанный на крыше.
– Парень, я не хочу тебя убивать, – снова крикнул майор. – Брось оружие и отойди в сторону.
– М-меня расстреляют, если я оружие брошу, – пролепетал солдатик, но Гончаров его услышал.
«Он же чуть старше Алёшки, – подумал Гончаров. – Проклятые Предтечи, проклятые тарлане, проклятые Сафроновы!..»
Хотя и раньше ему приходилось немало убивать, но то были вражеские боевики, наркокурьеры или просто бандиты, а тут свои, российские парни! Разве когда-нибудь в другой ситуации он, майор Гончаров, стрелял бы в них?!
Времени сожалеть не оставалось.
– Уйди, парень! – ещё раз сказал Александр и, видя, что солдат пытается всё-таки поднять автомат, выстрелил всего один раз.
Из двери выскочили Алексей и Пётр, который сейчас же задвинул засов. Оба оставались, насколько мог видеть Гончаров, невредимы.
Открыв декодером дверь гравилёта, майор пропустил внутрь сына и Домашникова и потом ввалился сам, чувствуя, как кровь уже капает на пол салона.
– «Невидимку», Петя! – прохрипел он, теряя сознание. – Улетаем…
Когда Гончаров очнулся, уже рассвело. Майор лежал на одном из задних сидений, а сам гравилёт стоял под раскидистыми соснами. Через открытую дверь виднелась река, противоположный берег которой высился каменистыми обрывами.
Алексей сидел в кресле пилота, а Домашников давал какие-то пояснения. Гончаров с удовлетворением отметил, что оба они, да и он сам уже были в защитных костюмах. Левая рука болела, но не слишком сильно, и на ней чувствовалась какая-то странно холодящая повязка.
– Эй, черти, – позвал майор, – вы куда меня привезли, на Чусовую, что ли?
Алёшка и Пётр повернулись.
– Ой, папа, ты уже проснулся, – обрадовался Алексей.
Гончаров улыбнулся сыну и сел в кресле, которое стало подниматься вслед за ним. Невольно опершись на раненую руку, майор поморщился.
– Ты аккуратнее, – сказал Домашников. – Заживает быстро, но не мгновенно. Повезло, что кость цела, пуля прошла навылет.
– Чем вы меня перевязали?
– Как чем? Естественно, не парой грязных бинтов, что у нас с тобою были. Авван же говорил про медицинский блок гравилёта – тут и аптечка, и элементарный аппарат для многопрофильного лечения. Ты думаешь, я такой крутой медик? Как бы не так – тут портативный кибердоктор есть. Через денёк у тебя всё будет нормально.
Гончаров кивнул и, выбравшись из гравилёта, покрутил шеей, разминая мышцы. Он чувствовал, что голова немного кружится – сказывалась потеря крови. Алексей тоже вылез наружу, и майор обнял его за плечо здоровой рукой, ощущая радостно-горькое волнение.
– Так куда вы залетели? – повторил он вопрос. – Насколько я понимаю, из этой Зоны вы не выбирались.
– Пока не стали, – кивнул Домашников. – Я просто отлетел подальше в глухое место, чтобы переждать до твоего выздоровления. Сафронов наверняка кинул большие силы к точке входа в Шунт – мы же сами рассказали, что он расположен в центре Зоны. Соваться к Аркам я бы тоже не стал, поскольку Аркаша-диктатор упоминал, что они сразу же поставили там мощные посты с установками залпового огня и танками. Можно было, конечно, подлететь невидимыми и расстрелять эти танки и «катюши» к чёртовой матери, но зачем? Солдатики не виноваты…
Гончаров выругался – люди, стоящие на посту по приказу властолюбцев, не виноваты, но убивать их, к сожалению, приходится.
– Ты рассказал Алёшке о наших похождениях? – спросил он.
– Естественно, – кивнул Домашников. – Практически всё.
– Папа, ну вам и повезло! – Глаза сына горели огнём. – Вы такое увидели!
Майор вздохнул:
– Я, наверное, предпочёл бы и не видеть…
Он достал сигарету и закурил.
– Расскажи, как вы жили с мамой эти годы, – попросил он.
Алексей грустно развёл руками:
– Маму убили в первый год, а с самого начала… Ну, это же произошло рано утром. Загрохотало, тряхануло. Мы чудом живы остались: швы в панелях разошлись, но наше крыло дома устояло, хотя лестница местами обвалилась…
Гончаров курил, присев на тёплый камень и слушал Алёшку. О том, как выбирались из грозящего обвалиться в любую минуту подъезда. О том, как разбирали завалы, слыша крики погребённых там людей и не имея возможности помочь, о том, как хоронили трупы погибших и умерших, о том, как работали, чтобы приготовиться к зиме. О том, как спорили на митингах, и о том, как Надя вступила в созданный Комитет Спасения, а также о многом, многом другом.
Он подумал, что так уж сложилось, что сын испытал больше, чем он сам в таком же возрасте: к восемнадцати годам Саша Гончаров не видел груды трупов и никого ещё не убил сам. Сыну пришлось пройти не менее сложный путь, только куда раньше, чем отцу, да и сколько ещё предстоит увидеть и пройти?
Чтобы постараться оправдать миллионы смертей, чтобы вложить какой-то смысл в нынешнее людское существование. Вполне возможно, что всё это зря, оправдание погибшим и не требуется, а смысла у бытия нет вообще, как такового, но…
Но как же иначе? Зачем тогда это «бытие» в принципе? Неспроста же судьба вернула ему сына – значит, есть в этом смысл! Хотя, возможно, просто повезло?…
