– Ах, Яшенька, ну что вы такое говорите, милый! Тосковать мы замечательно могли бы и на фронте. А сюда мы веселиться ехали! Давайте танцевать?.. Андрюша, ну пригласите даму на тур.
Данилин вздрогнул: «Андрюшей» его называл много лет назад только один человек. Он растерянно посмотрел на Якова, тот выпил, отправил в рот крупную виноградину, кивнул: валяйте. Самого танца Андрей не помнил: танцевал он последний раз у себя на свадьбе и теперь боялся сделать неверное движение. Вероятно, вел даму отвратительно, и когда музыка окончилась, выдохнул с облегчением.
Пока танцевали, официанты заставили стол закусками и различными напитками:
– Широко гуляем, господин генерал. Вот от таких пиршеств у всей страны второй год – похмелье.
Яков Андрея не понял. Ответил:
– Любить деньги – грех. Вдвойне грешно любить чужие деньги. К тому же, за все плачу я. Генерал Слащев палат каменных не завоевал, но за ужин заплатить сможет.
Выпитое делало его безосновательно счастливыми. Еще после двух рюмок он весело танцевал со своей женой. Теперь дамы с восторгом следили за фигурой молодого, стройного генерала. Андрей тоже почувствовал укол ревности:
«Вот таких любят все женщины,» – заметило сердце.
«И что ты будешь делать со всеми женщинами?» – вопрошал разум. – «Тебе достаточно одной. Лишь бы она не оказалась среди всех».
Андрей постарался отвлечься, осмотрел зал – рядышком пили и закусывали три мужчины, с виду – присяжные поверенные.
– Василий Алексеевич, расскажите ему случай с таксомотором?..
– Да полно вам, господа…
– Не тушуйтесь, право не стоит… Впрочем, давайте я расскажу. Раз Василий Алексеевич гостил у меня. Позвонил, попросил прислать мотор. Разговаривал, правда, минут десять. Ему ответили, что машину за ним все же вышлют, но это вовсе не такси.
Осколки, как есть осколки… – подумал Андрей. – Им не место в новой, большевицкой России. Еще меньше они нужны за границей. И он – сродни им. Он – осколок янтаря, несомый волнами, который когда-то вынесет к чужим берегам, и по нему будут изучать прошлое…
Что делать, когда все закончится? Устроиться во французский иностранный легион? Интересно, там нужны авиаторы и командиры бронепоездов. Что-то подсказывало: вряд ли.
Впрочем, нет, еще дела…
Рука потянулась к бутылке водки. Андрей налил себе полный стакан и выпил в одиночестве.
Такое с ним было впервые.
***
Как вернулись в поезд, не помнил никто.
Пока поезд шел назад, Андрей спал словно убитый младенец. Проснулся заполудень с гигантским похмельем вместо головы. Генерал, впрочем, был уже на ногах, в виде слегка помятом, го куда более свежем, нежели полковник.
Он стоял у окна, пил кофе.
– Желаете кофе?.. – спросил Яков. – Наливайте, кипяток в чайнике.
Пока Андрей наливал жидкость, Яков продолжил:
– У меня тут недавно чашка рассыпалась. Я из нее пил кофе, каждое утро наливал, значит, в нее кипяток. И вот на днях она тресь – и развалилась. Развалилась просто так, без ударов. От усталости что ли, от возраста. Вот и империя наша так.
– Эк вы хватили! Сравнивать чашку с империей!
– Отнюдь. Ежели мы чашку собрать воедино не можем, что же мы за более сложные вещи хватаемся.
Сделав кофе, Андерй стал рядом. Поезд все также шел на юг. Вдоль полотна тянулись отступающие войска.
– Отступаем… – пояснил Андрею Слащев, словно тому было непонятно. – Эх-ма… Плохо… Смотрите на эти земли – когда мы их увидим опять?..
***
Яков Александрович Слащев увидел эти земли всего лишь через два года из окна личного поезда Дзержинского. Состав шел прямо из Севастополя в Москву вне всяких графиков. Ветер из раскрытого окна трепал листки воззвания, которое на станциях набрасывал пассажир. Обращение призывало солдат на чужбине возвращаться. Многие его послушали. Большинству, как и генералу, это счастья не принесло.
На родине генерал просился в действующую армию, желал командовать дивизией, бригадой, впрочем, соглашался и на полк. Его определили преподавателем на курсы красных командиров. Что в любом случае было неким повышением: в Константинополе по старой привычке Яков разругался со всеми и бароном Врангелем был разжалован в рядовые впрочем, давно разбитой армии.
Как-то в порыве откровенности, своему приятелю, Феликсу Эдмундовичу, Яша рассказал о своих приключениях, не забыв упомянуть Аккум. Нарком заинтересовался, велел готовить свой личный поезд.
Но сам Железный Феликс не поехал – он очень страдал по причине магнитных бурь.
Поездом доехали до Астрахани, потом катили в Гурьев на авто. В поисках города пришлось снарядить аэроплан.
Лишь в конце первой недели, когда уже подумывали поиски бросить, обнаружили какие-то руины. Отправились туда на корабле.
…Город был будто тот и не тот: лишившись охраны, город стремительно пришел в запустение. Казачьи сады, лишенные присмотра и полива засохли да пропали. Каждую доску, каждую щепку бережно собрали и сожгли на кострах здешние пастухи.
Будто бы вот такое же здание было и в том городке… Зато вот холма того точно не было, там был сад с дивными растениями и безумными улитками.
И уж точно, абсолютно ничего инопланетного в городе не был.
Яков осмотрелся, ожидая подсказки, намека…
Но – ничего…
Лишь в безумной высоте парила какая-то птица, похожая на дракона.
– Выходит наркому докладывать и нечего?.. – спросил сопровождающий.
Яков кивнул: выходило именно так.
Спросили:
– А это простите, когда было. Не после контузии случайно?
Генерал-Яша подвоха не почувствовал, задумчиво ответил:
– Да нет, то было до второй контузии. Контузило-то меня под Каховкой уже после. А первый – еще на германской, империалистической. А тогда я по ранению в живот был в отпуске. Рана болючая, полгода не отпускала. Я уже и пил, и морфий научился себе колоть…
В Москву возвращались угрюмо, почти не говорили друг с другом… Впрочем, Дзержинский не слишком расстроился, потому как и не обнадеживался…
«Железный Феликс» умер через полтора года.
Слащев своего приятеля пережил еще на три года. Был он убит – такие люди своею смертью не умирают.
Аккум же продолжал хранить свои тайны
***
Что касается Андрея, то теми краями он любовался еще за неделю до того, как ими прошел литерный поезд из Севастополя.
Осенью, под самые холода, перелетные птицы сбивались в стаи и отправлялись куда-то в сторону юга. Неперелетные глазели на них, каркали: дескать, меньше будет оглаедов, да готовились выживать. Зима обещала быть холодной и голодной.
