Со стороны Коваля, его зама – Андрюхи Бойченко, который, как и Коваль, был профессиональным военным, и нашего Миколы послышались приглушенные матюги. Мы озадаченно уставились на них.
– Дмитрий Михайлович, – робко поинтересовался Марся, – а что такое военно-спортивный праздник?
– А тебе Коваль, Андрюха и Микола объяснят, – усмехнулся Барон. – Ну всё, братцы мои, я поехал.
– Товарищ генерал, – тормознул я Ивлева, – а Зяму на кой черт вызывали?
– Точно! – хлопнул себя по лбу Барон и скомандовал: – Все дружно посмотрели в угол палатки. В углу мы видим практически библейскую картину: «Раввин, молящийся за победу избранных и примкнувших к ним гоев».
Раввин, восседавший в углу, недовольно посмотрел на Барона.
– Собственно, ради этого интересного человека я Зяму и вызвал! Зяма, голос подай!
– Гав-гав, – выдал Борька.
– Боренька, – елейным голосом начал Барон, – ты, помнится, мечтал о татуировке Моше Даяна и Маген Давиде. Так вот считай, что твоя мечта осуществилась. Старец в углу, что выглядит старше пирамид, прибыл сюда с целью сотворить из тебя одержимого, чем обречь твою душу на муки адовы! Прошу любить и жаловать: раввин Сруль Шмулевич!
– Мир вам, дети мои, – поприветствовал нас раввин. Голос его никак не вязался с внешностью. Таким голосом, низким, хриплым и – людоедским, что ли, незабвенный Комарницкий материл своих морпехов.
– Здравствуйте, – озадаченно протянули мы.
– Зяма, ты в его полном распоряжении, – велел Барон, довольный произведенным на всех эффектом.
– Ага, – пробубнил обалдевший Борька.
Как только Барон вышел, раввин встал, осмотрел нас хмурым взглядом и скомандовал Борьке:
– Ну что, дряни кусок, пошли, подышим.
– Это он сейчас кому? – поинтересовался у присутствующих Зяма.
– Тебе-тебе, шлимазл мелкий, – подтвердил Шмулевич.
Борька шумно выдохнул, что свидетельствовало о его «закипании».
– Сейчас прольется чья-то кровь, сейчас прольется чья-то кровь… – тихо запел Коваль.
– Слышь, ты, свинья с пейсами, – сразу пустился в оскорбления Зяма, – мне, трижды заработавшему Великое отлучение, плевать…
– Боря, твой дед был цадиком? – не обращая внимания на оскорбления Зямы, перебил его раввин.
– Предположим, – протянул тот.
– Тогда, трижды шлимазл, закрой свой поганый рот и топай на выход. Пообщаемся без свидетелей!!!
А потом он выдал монолог на иврите. Длился монолог минуты полторы. За эти полторы минуты Зяма покраснел, побледнел, едва не кинулся на раввина с кулаками, плюнул в его сторону, смачно выматерился, но – вышел. Раввин молча последовал за ним. Мы, открыв рты, проводили пару «избранных» взглядом. Ещё через минуту Коваль задумчиво протянул:
– Я не знаю, что это за кадр, но на всякий случай начинаю его бояться! Так опустить Зяму и не получить по морде может лишь не только очень языкастый, но и очень смелый человек…
– Бойтесь его, – улыбаясь, посоветовал Петрович. – Очень бойтесь.
– Петрович, кто это? – спросил Марся.
– Тебе же Барон сказал – это раввин Сруль Шмулевич.
– Я не глухой, – огрызнулся Марся, – конкретику давай.
Петрович хмыкнул и ответил:
– Чтобы не пускаться в долгие объяснения, скажу коротко: он, как и отец Сергий, экзорцист, но от иудаизма.
– Поэтому он такой борзый? – продолжал опрос Марся.
– Нет, мой наивный друг. Борзый он потому, что уделает любого из вас голыми руками. А одержимых – одной рукой.
От удивления у нас открылись рты.
– Подробности будут? – поинтересовался я.
– Нет, – отрезал Петрович. – Когда он «обратит» Зяму, сами всё и увидите. И почувствуете.
Слово «почувствуете» прозвучало как-то зловеще…
– Так, Бармалей, – Петрович повернул беседу в рабочее русло, – собирай десантуру и пошли на стрельбище. Покажете, чему их научили.
Мы медленно поднялись, я бы сказал нехотя поднялись, и вышли из палатки. Недалеко стоял задумчивый Ильдар.
– Саня, куда этот старый еврей повел Зяму?
– Хороший вопрос, друг мой. Я сам не знаю.
– Не к добру это… – неопределенно вздохнул Ильдар, переживая за своего напарника.
Зяма вернулся через три часа, сразу после того, как мы приехали со стрельбища. Петрович остался доволен нашими результатами и милостиво разрешил остаток дня посвятить безделью. А Зяма был крайне задумчив и крайне молчалив. Особенно всех напрягал тот факт, что задумчивость и молчаливость были на фоне заплывшего глаза и красного, оттопыренного от хорошего удара уха. Он сел возле входа в свою палатку и минут сорок что-то бормотал. Было ощущение, что он спорит сам с собой. Что именно он бормочет, мы разобрать не смогли, так как Ильдар не подпускал нас к Борьке ближе чем на два метра.
Наконец Зяма пришел к консенсусу, поднялся и громко оповестил всех присутствующих:
– А, долбись оно конем! – помолчал и добавил: – Всё равно в рай не попаду… да, командир?!
– Стопудово! – подтвердил я не озвученную Борькой мысль.
– Татарин, – Зяма обратился к Ильдару, стоящему возле него, как сторожевой пес, – братка ты мой верный. Дай закурить и пошли помощь мне окажем. Ухо болит. А я тебе налью коньячку кружечку.
Когда медики скрылись в палатке, ко мне подошел Коваль:
– Саня, что происходит в этом мире?
– Зяма выбрал ад… – ответил я очень серьёзно. Так серьёзно, что Коваль замолчал и как-то испуганно на меня посмотрел. – Леха, не забивай голову. Всё равно там все встретимся. Ты лучше про военно-спортивный праздник расскажи.
– Про праздник… – протянул крайне задумчивый Коваль. Потом он тряхнул головой, приходя в себя, и обычным тоном сообщил: – Военно-спортивный праздник, друг мой, это когда приезжает толпа проверяющих, от полковника и выше, а проверяемые, от полковника и ниже, демонстрируют свои достижения в беге, стрельбе и, самое главное, в строевой подготовке!
– Надеюсь, в противогазах бегать не придется? – поинтересовался Марся.
– Главное, чтобы не в ОЗК, – добавил подошедший Бойченко.
– Бег, друзья мои, – продолжал Коваль, – это не самое страшное. Самое страшное в том, что основная масса проверяющих – это мудаки первой гильдии, которые ничего не знают и ничего не помнят, профессионально лижут задницы своим начальникам и спят и видят, как бы до чего докопаться. Поэтому настоятельно советую: всем, кто в звании ниже майора, из расположения не выходить, а если выходить, то только в сопровождении командиров. Лучше в сопровождении Петровича. До Петровича ни один дурак не докопается.
– А про Юнусова что скажешь? – спросил я.
– А что тут сказать? Подойдет и прямым текстом предложит пройти обучение в его школе. Будет красочно расписывать возможные перспективы, в случае отказа начнет пугать. И уговаривать, и пугать будет крайне убедительно. Поэтому предлагаю цитировать любимого командира и посылать на три веселых буквы. Кстати, Саня, а почему ты не спрашиваешь про школу Юнусова? Марся вон как от любопытства лопается.
